Сибирские огни, 1960, № 7

ную женскую, человеческую красоту и молодость. Но растрачена она не пона­ прасну, а во имя великой цели, она от­ дана делу победы. Недаром же — Я знал, Что из морщин бессчетных, Примеченных издалека. Лю б а я черточка почетна, Как честный шрам фронтовика. Так сплетается воедино красота веч­ ная и земная, преходящая. И одновре­ менно возникает еще одна тема — воз­ никновения новой силы, рождающейся в тот самый момент, когда прекрасная женственность идет на убыль, приносит­ ся в жертву... Когда поэт вызывает тицианову Вене­ ру в мартеновский цех металлургическо­ го завода, старый мастер-сталевар по- отечески откровенно объясняет дочери громовержца: — Прости нас, дочка... Все видала, теперь суди. Бывало бьюсь, И з кожи лезу , И недопью и недоем. Мы пропадали без ж елеза, И рабство нам грозило Всем. Как строились, Душой болея, Ты, вечная, нас не поймешь... Да, после этих прямых, суровых и доб­ рых слов уже невозможны упреки и уко­ ры. Слишком очевидно благородство духа строителей, ничего не жалевших для со­ здания социализма: закладывая в те го­ ды фундамент нового общества, они спа­ сали человечество от капиталистического рабства. Может ли что-нибудь быть пре­ краснее подобного душевного величия?! Однако поэт не упускает возможности еще более усложнить стоящую перед ним задачу. Богине красоты или ее за ­ щитникам нечего возразить старому ма­ стеру, оспорить его правоту. Но уже не Венера, а Наташа встает «в горячем от­ блеске огня», уже слышны ее строгие слова: — Вы перед вечной оправдались, Попробуйте перед земной... Да, история вечной красоты рождает у рассказчика грусть, историю земной— он вспоминает с болью. Это тонкое и верное подразделенье. В нем сказывает­ ся подлинная человечность нашей мора­ ли, ценящей и понимающей любую кра­ соту, превыше всего ставящей красоту людского счастья, людской доблести. Должен ли старый мастер оправды­ ваться перед Наташей? Ведь и сам он, и миллионы его современников, и сооте­ чественников также отдавали свою энер­ гию. молодость, силы общенародному делу. Все они — ровня друг другу. Й все же рассказчику не по себе, все же он чувствует себя виноватым перед На­ ташей, его мучают морщинки, покрыв­ шие милое лицо. Здесь дают о себе знать и требовательная совесть, не иду­ щ ая ни на какие уступки, и трезвое по­ нимание ценности человеческого труда: Судьба Наташи — это подвиг, А подвиг стоит красоты. Здесь выдвигается новый и. может- быть, решающий критерий. Подвиг, со­ вершаемой запросто, в тиши, не на ви­ ду, изо дня в день, — да ведь это же и есть прекрасное! И о такой особенной красоте необходимо помнить счастливым потомкам, потому что возникала она в борьбе за их счастье. Так, тему красоты поэт словно осве­ тил с разных сторон, сопоставив вечное и земное, душевное и материальное, тру­ довое и женственное, нравственное и эс­ тетическое. Он не старается аккуратно- уравновесить различные доводы и све­ сти все выдвигаемые жизнью повороты темы к «одному знаменателю», — ведь он же пишет не трактат, а поэму, кото­ рая должна будить мысли читателя, по­ могать ему находить верные выводы, а- не подкладывать готовые «шпаргалки». Вольно, а на первый взгляд, может быть,, и причудливо сменяются эпизоды: де­ ревенский пейзаж, девичья прелесть На­ таши и ее преждевременная усталость, тишина картинной галереи, Венера на мартенах, монолог старого мастера, про­ читанный, наконец, на комсомольском- комитете доклад о красоте... Есть осо­ бенная привлекательность и в неожи­ данности, если угодно, в отваге подоб­ ных переходов, и в их внутренней, не сразу очевидной обоснованности, мо­ тивированности. Именно это динамиче­ ское, свободное течение рассказа и поз­ волило Василию Федорову так отчетли­ во выразить связь красоты непреходя­ щей и единственной с красотою, твори­ мой ежечасно и повсеместно. Здесь дей­ ствует логика замысла и притом замыс­ ла подлинно поэтического. Композиция «Проданной Венеры» еще раз убеждает нас в том, что поэма складывается сов­ сем не так, как роман или повесть, что- здесь (то есть в поэме) естественными и убедительными оказываются самые сме­ лые и стремительные сочетания, сцепле­ ния, переходы, если конечно, за ними стоят правда чувств и правда жизненных связей. Оттого-то примечательны строки,, которые как бы объясняют прочность по­ зиции, занятой поэтом, его желание со­ поставлять далекое и близкое, массовое и единичное. Одной цепи я вижу звенья, Сработанные не вчера: И мировые потрясенья И горе одного двора. Это очень дорогая способность. Она-то- и позволяет Василию Федорову быть последовательным в своем стремлении к новым сюжетам, мотивам, героям. Воз­ никший в «Проданной Венере» образ красоты, тесно связанной с жизнью, не