Сибирские огни, 1960, № 6
ваться — ночь выдалась морозная, с ветром. В такую погоду в нашей «кают-ком пании» бывает особенно тепло и уютно. Тем более в новогоднюю празднич ную ночь, когда на столе не осточертевшие консервы, а жирные куропатки и све жий таймень. ...Уже и час, и два прожили мы в новом, 1935 году, а разговоры за столом все еще продолжались. Вернее сказать, не разговоры, а разглагольствования изрядно захмелевшего радиста. — Я, братки, не зря у самого товарища Попова Александра Степановича учился... Я у него, ясное море, лучшим учеником был... Мы с Николаем переглянулись: если Федорыч заговорил о своем знаменитом учителе, значит дело идет к развязке. Мы улеглись спать. Слушать Федорыча остался один Иван-царевич, который односложно поддакивал рассказчику и во всем соглашался с ним. А утром Федорыч пропустил все сроки передачи: разбудить его не было ника кой возможности. Мы с Николаем помогли Ивану-царевичу обойти участки, про водили Ергилея, а наш радист все еще спал. После завтрака я, как обычно, отправился на прогулку. Тундра была по-преж нему утомительно пустынна. Ни птицы, ни зверя. Правда, кое-где встречались следы песца, но сами зверьки на глаза не попадались. Суровый островной ландшафт оживляли только полярные сияния, но к ним мы уже привыкли, и большого впечатления они на нас не производили. У. Столовой горы я чуть не оступился в свежую трещину. Она была не мень ше четверти в ширину, глубоко уходила в землю и длинной извилистой лентой терялась вдали. Какой же силой нужно обладать, чтобы так легко разорвать мощ ный слой вечной мерзлоты! Мне стало понятно, почему время от времени по наше му острову прокатывались оглушительные взрывы, отдаленно напоминавшие артиллерийские залпы. А вернувшись домой, я застал там уже знакомую картину: Федорыч шумно о чем-то разглагольствовал, а Иван-царевич, подливая в кружки спирт, однотонно бормотал: —- Правильно, Федорыч... Это ты совершенно верно, Федорыч... Я разделся, молча поставил на стол патефон и завел «Реве та стогне». Но Федорыч без труда перекричал всю Киевскую капеллу, а вслед затем джаз Утесо ва. И только перед Шаляпиным спасовал и лег спать. Положение создавалось не из приятных, и я решил принять срочные меры. Дождавшись, когда собутыльники уснули, я отправился в нашу продуктовую па латку, отвинтил пробку на банке со спиртом и опрокинул ее. Спирт веселым ру чейком побежал в снег. Но я вовремя спохватился: на Севере спирт всегда мог пригодиться. Налил две полные бутыли и отнес их на мысок, где тщательно припрятал, засыпав свер ху галькой. Потом плеснул в банку с остатками спирта ковш воды и поставил ее на место. Теперь оставалось только ждать, чем все это кончится. Однако ждать пришлось долго. Ни Федорыч, ни Иван-царевич не обнаружи вали никаких признаков недовольства. Было похоже, что они не догадыва лись об истинных причинах внезапной убыли спирта. Лишь месяца через два, выбрав момент, когда в избушке никого больше не было, Федорыч подошел ко мне и смущенно пробормотал: — Надо бы, Никифорыч, радировать Сысолятину: пусть немножко спирта пришлет. Аппаратуру промывать нечем. — У Сысолятина, браток^ спирта давно уже нет. Еще при мне жаловался. Да ведь у нас свой спирт должен быть? — Израсходовали,— вздохнул Федорыч. — Неужели ничего не осталось? — Остаться-то осталось немного, да испортился почему-то. Замерз. Тума ном что ли пропитался... Никак не пойму, в чем дело. Я-то понимал, в чем дело, но секрета своего, конечно, не выдал.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2