Сибирские огни, 1960, № 5

соприкасающихся друг с другом, сглажи­ вает остроту назревающих ситуаций, не позволяя героям проявиться со всей определенностью и полнотой их индивидуальной натуры. Иначе гово­ ря, роману К. Симонова «Живые и мерт­ вые» не хватает, на наш взгляд, необхо­ димого драматического элемента как внутренней формы, организующей весь его многообразный человеческий мате­ риал. «Роман не есть эпопея. Его скорей можно назвать драмой...— утверждал Гоголь. — Все, что ни является, являет­ ся потому только, что связано слишком с судьбой самого героя. Здесь, как в дра­ ме, допускается одно только слишком тесное соединение между собой лиц... Он летит, как драма, соединенный живым интересом самих лиц главного происше­ ствия, в которое запутались действующие лица и которое кипящим ходом застав­ ляет самые действующие лица развивать и обнаруживать сильней и быстрей свои характеры, увеличивая увлеченье». Внутренняя драматическая организация романа может быть очень гибкой и осу­ ществляться отнюдь не только в форме прямой связи действующих лиц. Лев Толстой считал достоинством своего ро­ мана, что «связь постройки сделана не на фабуле и не на отношениях (знаком­ стве) лиц, а на внутренней связи». Намеченные в романе К. Симонова внутренние связи не развиты до конца, заслонены излишними, уравновешиваю­ щими остроту темы подробностями, а кое- где и просто оборваны. И хотя тема ро­ мана «Живые и мертвые» развита авто­ ром многосторонне, по нескольким само­ стоятельным линиям, между ними не про­ изошло тех глубоких сцеплений, откры­ вающих сокровенную суть вещей, кото­ рые отличают действительно цельное по мысли и пережитое во всех подробностях произведение большой формы. Недостаток организующего драматиче­ ского начала в какой-то мере восполняет­ ся в романе К. Симонова широкой по­ вествовательно-эпической струей. Повест­ вователь отделен от героев заметной дис­ танцией. Его точка зрения на пережива­ емые события отнюдь не совмещается со взглядом действующих лиц. Авторский комментарий составляет особый, самосто­ ятельный стилистический пласт романа. Как правило, этот комментарий дает об­ щую публицистическую формулировку тех выводов, которые, по мысли автора, следуют из развернутых эпизодов, ситуа­ ций, душевных движений действующих лиц. Эпический тон романа «Живые и мерт­ вые» ощутимо связан с толстовской повествовательной традицией. Стремле­ ние использовать эту традицию в совре­ менном романе о войне вполне законо­ мерно. Художественный опыт автора «Войны и мира» остается непревзойден­ ным, он дает писателю необходимый про­ стор для целостного выражения самых разных сторон жизненного содержания—- от массовых картин великого историче­ ского движения до едва уловимых поры­ вов человеческой души. К. Симонов, не­ сомненно, остается во власти толстов­ ской стилистики, когда заканчивает одну из глав романа такими словами: «Война шла своим чередом. Кончался еще один день ее. И главным в этом дне было не заявление, лежавшее в шинели Малинина, не наградной лист, писавшийся в штабе полка, и не торопливые записи в блокноте писателя, а то простое, но значительное обстоятельство, что еще один раз, еще на одном участке фронта под Москвой немцам к вечеру удалось сделать лишь одну десятую того, на что они рассчитывали утром». Самый ритм и построение фразы, под­ ступающей к предмету с разных сторон, отодвигающей второстепенное от главно­ го, обнажающей не только результат, но- и поиски истины, подсказаны здесь ве­ ликим аналитическим искусством JI. Тол­ стого. Но бросаются в глаза и те особен­ ности симоновской прозы, которые отда­ ляют ее от литературного источника. В эпопее JI. Толстого «Война и мир» автор-повествователь возвышается над, всей иерархией созданных им образов. Его речь как бы обтекает голоса всех остальных действующих лиц. Она выра­ жает ту народную, стихийно-демократи­ ческую точку зрения, которая несет в се­ бе высший суд над героями и историей. Но при этом герои живут своей жизнью, реальной до иллюзии непосредственного существования. Они не рассказаны, не описаны, а одушевлены и воссозданы во всей конкретности их бытия. Восприняв отдельные элементы тол­ стовской формы эпического повествова­ ния, К. Симонов не усвоил избранную им традицию во всей ее целостности и глубине. В романе «Живые и мертвые» повествователь не только возвышается над героями, но нередко заглушает их, подменяет их живой драматический диа­ лог собственным обволакивающим ком­ ментарием. «Он (Синцов.— А . Н.) не был трусом, но, как и миллионы других людей, не был готов к тому, что произошло. Большая часть его жизни, как и жизни этих других людей, прошла в лишениях, испытаниях, борьбе, поэтому, как выяснилось потом, на поверку, страшная тяжесть первь!х дней войны не смогла раздавить их души. Но в первые дни эта тяжесть многим из- них показалась нестерпимой, хотя они же сами потом и вытерпели ее». Непосредственное переживание героя плотно окутано разъяснением автора, который, конечно же, знает больше и ви­ дит дальше, чем сам герой. Но это стрем­ ление не столько анализировать, сколь­ ко оговаривать непосредственные чувства и побуждения героев во многих случаях ослабляет эмоциональную силу воздей­ ствия симоновской прозы. Роман К. Симонова «Живые и мерт­