Сибирские огни, 1960, № 5

дать, всю жизнь за чужой спиной, хоть и за мужниной, не просидишь. Жизнь-то — она по-всякому поворачивается. Судьба-то судьбой... но не зря говорится, что посеешь, то и пожнешь. Выходит, можно своими руками судьбу эту повернуть. Была одна. Как жить, куда ступить — не знала. Думала, упадешь — затопчут, руки не протянут. А сегодня... Каждый помочь рад... Судьба меня выручила? Сама я... сама, своими руками этот узелок развязала...» Она смотрела невидящими глазами на воду и улыбалась, а по лицу ее текли слезы. Тихие слезы — без горечи и боли. Вернувшись домой, не легла в постель, как ей советовали женщины, не стала натираться водкой и пить малину, а принялась за домашние де­ ла. Последнее время многое запустила. Она испытывала состояние подобное тому, какое испытывает человек после тяжелой болезни. Он радуется, что ходит по земле, что ноги и руки послушны ему. Он радуется солнцу, деревьям, вольному воздуху. Это для него плывут облака по небу, для него свистят птицы на деревьях, для него цветут цветы, течет река, это для него так много дорог нехоженных и дел несделанных. И все это называется одним прекрасным словом — жизнь. И в этой жизни она, Клавдия, что-то делает. И люди за ее дела го­ ворят ей спасибо. Так как же не радоваться, когда словно короста от сердца отпалат И все, мимо чего проходила, не замечая, что прежде казалось таким обыден­ ным, скучным, вдруг заиграло новыми красками. Вот с детства полоскала в реке белье. Ничего особенного! Работа как работа! А сейчас Клавдия с наслаждением ударяла полотенцем по воде, смотрела, как брызги летят, как расходятся круги до самой зеленой бутылочной глади у другого бере­ га. Приятно ощущать упругую силу в руках. Развешивая белье, замурлыкала себе под нос. Подумала: «Чего это я сегодня распелась?» А чего же не петь, когда на душе поется. Бегала из хаты во двор, со двора в огород, не чувствуя усталости. Почему-то показалось, что именно сегодня должен прийти Матвей. И она не удивилась, когда в сумерках увидела у калитки его кряжистую, немно­ го сутуловатую фигуру. Торопливо одернула подоткнутый подой, заколола гребенкой распус­ тившиеся волосы и подошла к нему. Несколько секунд, чувствуя, как му­ чительно краснеет, не могла поднять на него глаз. Знает или не знает? Ждала, когда он заговорит, но Матвей молчал. Взглянула ему в лицо и тотчас поняла: не знает. И хорошо, стало быть, не по обязанности пришел. Сколько раз, вспоминая о нем, представляла его лицо: эти серые под темными густыми бровями глаза, эти русые, тронутые сединой, кольца волос, хрящеватый с чуть приметной горбинкой нос и решительный под­ бородок с бороздкой посредине. Сейчас она может сколько угодно гля­ деть на него. Осунулся. Похудел. Ворот рубахи стал широк. Устал, видать. А в глазах тоска. И, уже не раздумывая ни о чем, не рассуждая, закинув руки ему на шею, Клавдия прижалась головой к груди Матвея. И все, что столько лет, вечность, разъединяло их: ее измена, обида, недомолвки и ревность, и это горькое — «бельмо на глазу» — все растаяло, растворилось, и не было во всем мире милее и дороже человека, чем тот, чье сердце резко билось у нее под щекой. — Клавушка, родная моя, хорошая моя, — дрожащим голосом рас­ терянно повторял Матвей. Одна его рука быстрыми движениями гладила Клавдию по плечу, другой он приподнял за подбородок ее смеющееся и мокрое от слез счастливое лицо и прильнул к нему губами. Только раздавшиеся неподалеку голоса заставили Клавдию вырвать­ ся из объятий Матвея.