Сибирские огни, 1960, № 5

Матвей немного подождал, что она скажет, и, не дождавшись, не­ громко проговорил: — Ты не сердишься? Я не хотел тогда тебя обидеть. — Ну, тот мужик еще на свет не родился, кто бы меня обидел.— И тут же мысленно одернула себя: «А Геннадий? Разве он не обижал?» — Пойду я,— сказала она. Каким-то, как ей показалось, виноватым тоном Матвей спросил: — Можно к тебе зайти? Или уже поздно? Если бы не встретила Клавдия его с учительницей, может, так резко и не ответила бы. Ревность и обида на него — ведь позвала же Марья ее в колхоз, а он избавиться хотел — подхлестнули женщину. Она деланно засмеялась и сказала: — Так бы и не поздно... Да ведь еще от одной бабы остыть не успел... Матвей вздрогнул. Клавдия, чтобы не зареветь, кинулась на крыльцо. На миг задержалась. На этот раз Матвей не позвал ее. Проснулась Клавдия среди ночи с сознанием, что произошло скверное, непоправимое, и в этом виновата она сама. Постепенно из темноты стал выступать оконный переплет. Она лежа­ ла и думала. Ну зачем обидела хорошего человека? Может, и он, как. Марья, о колхозе хотел поговорить, а она накинулась на него. Ну, какое ее дело, что он к учительнице ходит. Кто он ей — муж, что ли? Пусть хо ­ дит, ей то что! Да чего уж себя-то обманывать? Тоскует она о Матвее, т давно тоскует. О нем она думала ночами еще в ту пору, когда рядом хра­ пел пьяный Геннадий. Сколько лет прошло, а она никак не забудет той: встречи с Матвеем на развилке дорог. ...Это было в первую послевоенную весну. Бормотали ручьи по овраж­ кам. Клавдия возвращалась с поля. Она шла, распахнув ватник, сбросив с головы платок. Теплый влажный ветерок ласкал лицо, шею. У трех берез Клавдию поджидал Матвей. Они долго стояли, обмени­ ваясь обрывистыми фразами, полными тайного смысла. Галки с криком^ будоража тишину полей, кружились над березами. Закатное небо погасло, и, когда над головой повис узенький бледный серп месяца, Клавдия, не трогаясь с места, сказала, что пора уходить. Матвей неожиданно, рывком привлек Клавдию. — Милая ты моя, милая ты моя... ...Все это было и ушло. И воспоминание об ушедшем доставляло поч­ ти физическую боль. Чего она тогда испугалась? Бедности? Да, бедности. Матвей ютился со своей оравой в землянке. Хату его сожгли при немцах. Ходил он в обтрепанной шинелишке и в выгоревшей гимнастерке. Пугало и другое. Колхоз никак не мог подняться на ноги. За хлебом в город езди­ ли. Мать ей твердила: «С голоду пропадешь в нашем колхозе». Много лет в колхозе хозяйствовал пьяница и нечестный на руку дру­ жок Геннадия. Сколько раз, выпивая у них, председатель плакался, жа­ луясь, что не хотят колхозники работать. Каждый норовит для себя. Никто не поддерживает. Критикой только авторитет подрывают. ■ Вспомнила об этом Клавдия, и одолело ее сомнение: а что если год будет неурожайный и на трудодни получат дырку от бублика! Пока Марья была с ней, все казалось ясным, а вот сейчас тревоги и заботы, и неуверенность в завтрашнем дне наматывались в тяжелый клу­ бок, и клубок этот давил на сердце, гнал сон прочь. Так до петухов и пролежала Клавдия с раскрытыми глазами. В понедельник Марья, как и обещала, зашла за Клавдией. Бригадир-- торопилась в поле. Но не успели они сделать несколько шагов, как их до­ гнал Никодимушка.