Сибирские огни, 1960, № 4

Уж он и так, мальцов своих жалея, гнул спину и тянул ярмо, как вол. Но как-то сына старшего Андрея к хозяйке типографии отвел. А там мальчонке приходилось днями прислуживать усатым мастерам, за горькой водкой бегать вечерами и полоскать пеленки по утрам. И, кулаками утирая слезы, спешить опять за водкою в кабак... А как ему хотелось по морозу побегать без работы, просто так! Но опоздай лишь!.. Встретит мастер: — Ну-ка, где долго был? Иди сюда, малец! И попадешься под хмельную руку... Так начинал работать мой отец. И мне судьба готовила такое, но от меня ту отвели беду уверенной, рабочею рукою большевики в семнадцатом году. КАТУНЬ Внизу — Катунь. Как на ладони мне видать ее с полета птичьего. Там скалы вздыбленными конями стоят во всем своем величии. Там все гремит. Лишь небо тихое. Там все вокруг цветными пятнами. И пахнет воздух облепихою, сырою прелью и опятами. Там кто-то палевое с розовым перемешал рукой умелою; там хмель по веточкам березовым бубенчики разбросил спелые. И одарила осень яркая речную пойму невеликую горячей, сочною бояркою и вороненой ежевикою. За далью синею, туманною горят белки, лучами брызгая. Там все родное, все желанное, там все понятное, все близкое. И что-то нежное мне слышится, когда волна шуршит по гравию. И так легко и вольно дышится хмельным настоем разнотравия. Теплоход подплывает к Каменке. Дебаркадер уже заметнее — как игрушка детская, маленький, голубой, словно небо летнее.