Сибирские огни, 1960, № 4
— Вот он, «Владимирьич» вам... Трудится. Петру в то время семнадцать уж Сравнялось, Настенька на год мо ложе. Уткнулись они в картинку и молчат. Петька так ничего и не сказал, лицо только посторожело, а Настенька просит: — Отдай мне, дядя! Я ее беречь буду... — Ладно, — отвечает. — Покажу вот мужикам, тогда и береги. Вечером собрались мы, как в обычай за последнее время вошло,— сидим, раскуриваем. Никашка наш важничать стал применяться. Фырка ет. Дым ему, видишь ли, не поглянулся: — И как вы, мужики, сердечную систему не жалеете? Вить яд это! Как есть — отрава! Курите, святого духа турите... Чуть погодя, загадки начал загадывать: — Как взойду я на гой-гой-гой, как ударю я в бюзлель-лель-лель, — утки крякнут, берега звякнут, ядро заорет: жив мертвого бьет... что будет? Нос с бороденкой завострятся вовсе, заповодит он ими, глазок один кривой, другой сощурен умаслится, хоть ты с него лукавую лису рисуй. Ну, ублажим его, отгадаем. Это, мол, по всей видимости, Никифор Кузь мич на колокольне. Довольнехонек. И что из дырявого мешка, из него сыплется: — Как пошел я по валюх-тюх-тю... Заметил Елизара в дверях и не дотюхтюкал. Опять на нас наплыл: — Курить бы, мужики, помене надо! Знаете, небось, что Лизар Сер- геичу вредно вашу пакость нюхать?! Тот легонько отодвинул его рукой от стола и говорит: — Не жалься на мое здоровье. Все мы здесь немочные сидим, — за обедом по пирогу мечем. Вождь вот бревна ворочал, а мы все моль в бо родах ловим. — К чему это ты, Елизар? — спрашиваем. — А вот, смотрите... Вынул он картинку и пустил ее на круг. Следом разговор потянулся: — Тяжело, поди... Бревнышко-то вершков восемь в отрубе. — Хм... Расея народом обеднела... Такая держава на плечах да за граница — бревна только ему не хватало... — Чего ж они там, товарищи-то его, глядели?... Не допускать его на до было. Декретом не дозволять!.. — Неслух он, сказывают, был. Всех профессорей вокруг пальца об ведет... Обнадежит их — те и сидят, ученые бороды разглаживают. Хва- тются, а он уж к рабочим куда-нибудь ушмыгнул. Изловят его доктора- профессора, укорять начнут. Вы, дескать, товарищ Ленин, всю нашу медицину под монастырь подводите. Ну, он им и покается: виноват, гово рит, а только мне без пролетарьяту дыханья не хватает. Вот и убежал опять. Мирон дольше других глаза не отрывал, вглядывался — однако, ни словинки. «Ах ты,—досадует Елизар,—бирюк сверхчувственный! Когда же ты заговоришь, сом подводный». В это время картинкой Никишка завладел. Поднес ее к самому огню, щурится и чего-то губами шевелит. — Чего ты шепчешь там? — спрашивают. — Д а вот., из писания вспомнилось... Спаситель наш, господь Иисус Христос крест на Голгофу нес, а этого бревно заставили... Мирона ровно шершень подколол. Вздыбился он и к Никишке. Со шелся лицом в лицо и спрашивает лютым шепотом: — Кто его заставил, кутья?! Тот обробел донельзя, голос сразу сгугнявился, разжижел: — А эти... как их... ну, самые... фарисеи, сказать... и... иудеи, то есть...
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2