Сибирские огни, 1960, № 4

кие вопросы, над решением которых безуспешно бьется ее мысль. Вилма ищет виновного в гибели са­ мых близких и дорогих для себя людей. И первый ответ: это русские! Ведь на войне с ними погибли и ее муж, и ее сын. Вилма — женщина, мать, всегда творившая только жизнь, — взывает к богу о мести, о смерти. Но она сама не может не чувствовать в этом какого-то противоречия: «Прости меня, боже! Да, это жестоко —желать им смерти, я знаю. Но как же тогда, господи? Ведь Вяйно-то нет! Вот стоит ива, на которую он взбирался, а его нет. И не будет никогда. А убил кто? Они убили. О, проклятые!» Э. Грин не закрывает глаза на то, что . ■определенные обстоятельства и силы воспитывали в простых финнах чувство национальной вражды к русскому наро­ ду. Понимание подлинных причин вой­ ны и страданий — ее личных и всего народа — для героини недоступно. Они остаются для нее тайной за семью печа­ тями. Да и что, кроме проповеди край­ него национализма, могла почерпнуть простая крестьянка со страниц газеты «Карьяла» («Карелия»), которую когда- то выписал ее сын и которую она про­ должала прилежно читать, оставшись одна? Немногим больше могли ей дать и ее обращения к богу. В ходе сюжетного развития рассказа все вопросы, которые с мучительной не­ разрешимостью встали в сознании осиро­ тевшей матери, приобретают еще боль­ шую остроту, вырастая перед героиней как практическая проблема, как пробле- ■ ма личного действия. Э. Грин бесстраш­ но идет на эту, самую глубокую провер­ ку человеческого характера, сталкивая в действии наиболее глубокие идеологи­ ческие предрассудки, воспитанные об­ щей обстановкой национальной враж­ ды, проповедью воинствующего шовиниз­ ма, наконец, чувством личной мести, с одной-единственной силой — силой под­ линного, глубоко выстраданного мате­ ринства. Каждый, кто читал рассказ «Мать», хорошо помнит, как вошел в жизнь Вилмы человек, которому было суждено перевернуть ее обычные представления и чувства. В родном лесу, где так часто охотился ее Вяйно и где множество предметов напоминало о нем — даже ма­ ленький берестяной ковшик, заботливо повешенный им когда-то у моста через ручей, — здесь в лесу Вилма с новой силой отдается воспоминаниям о сыне. Он рисуется ей как живой, порой ей ка­ жется, что он вот-вот появится из-за де­ ревьев. «Но никто не шел оттуда ей навстре­ чу. И, понимая отчетливо, что никто от­ туда и не выйдет, она бросила тоскли­ вый взгляд вправо и влево вдоль зарос­ шего кустарником ручья. И вдруг она замерла на месте, широко раскрыв гла­ за и затаив дыхание. На узком травяни­ стом склоне между лесом и ручьем в пяти шагах от нее лежал человек. — Вяйно! — вскрикнула она и броси­ лась к нему». Важно подчеркнуть, что в первое же мгновение Вилма готова была принять безжизненно раскинувшегося на земле человека за своего сына. И хотя эта иллюзия сразу же рассеялась, сам тот факт, что незнакомый раненый юноша на мгновение показался ей сыном, не прошел и не мог пройти бесследно для ее сознания. Не случайно потом, когда она так заботливо и внимательно ухажи­ вала за незнакомцем, спасая его от сме­ рти, образ сына постоянно возникал пе­ ред ней. Поэтому-то рассказ о подвижни­ ческой борьбе Вилмы за жизнь чужого юноши так естественно переходит в во­ споминания героини о своем собственном сыне, о его родном, заботливо выпесто­ ванном юношеском теле. И напротив, во­ споминания о сыне незаметно выливают­ ся в размышления о судьбе незнакомого юноши, подобранного ею в лесу, — ведь он чем-то так похож на ее Вяйно, кото­ рого теперь нет. «Совсем нет. И не будет. Он умер героем, как сказано в извещении. А был он такой же юный и несмышленый,- как этот бедняга. Но ведь и этот может уме­ реть на горе своей матери». Так в рассказе возникает образ дру^ гой матери, — той, которая ждет этого юношу, испугавшегося войны и спрятав­ шегося от нее в лесу. Зыбкий образ дру­ гой незнакомой финской женщины вхо­ дит в сознание Вилмы, и она уже чув­ ствует себя в чем-то ответственной перед ней. Здесь происходит первое-решитель­ ное столкновение чувств матери с зако­ нами войны. По этим законам Вилма дол­ жна была бы заявить о найденном ею человеке, которого она приняла за де­ зертира, властям. Ведь он отказался во­ евать, как другие, и должен быть нака­ зан. Но этот исход она решительно отво­ дит. «Возвращаясь домой, Вилма мыслен­ но просила бога простить ее за совер­ шенный грех. Ведь ради жизни человека все это делалось. Ради финского маль­ чика, ни в чем не повинного. Кому, как не ей, матери, только что потерявшей собственного мальчика, заняться его спасением? Разве можно это доверить тем, для кого главное — военные зако­ ны, а не человек?» Она уже отдала чужому юноше части­ цу своей материнской любви и заботы, и отказ от всего этого явился бы ударом по ней самой. Отрицание «военных законов» во имя человека — это только первый шаг, ко­ торый делает Вилма под влиянием чув­ ства материнства. На ее долю выпало несравненно более тяжкое нравственное испытание. Когда раненый, очнувшись, наконец, заговорил, она услышала чу­ жой язык, русский язык, язык ее вра­ гов.