Сибирские огни, 1960, № 2
Крушинский с интересом слушал выступление Агапкина, парень поло жительно и все больше нравился ему, хотя Крушинский и знал, что очень скоро ему придется выступать... против Агапкина. Агапкин же вскинул броском больную руку и сильно ударил ею по столу. Боль отразилась на его лице гримасой, и он отдернул руку, словно обжегся. — В порядке! — воскликнул Агапкин. — Нет, вы не знаете, в порядке ли там или не в порядке, потому что вы давно ничего не считаете. Вы только запрещаете вашим подчиненным и твердите: нельзя! нельзя! нельзя! И они следом за вами повторяют: нельзя! нельзя! нельзя! Вы опу стили руки перед трудностями, внушили себе одно слово: невозможно! А мы не верим этому слову! Нет такого положения, из которого не было бы выхода. Я предлагал и надкессонную кладку увеличивать и давление воз духа сбавить. И сейчас предлагаю. Вы говорите: по науке неправильно, нельзя. Но ведь так делалось? А если можно сделать раз, то почему нельзя десять? Почему? Вы говорите: риск. Запретить — это всякий может. Это легче всего, а вот рискнуть, проверить на деле... Мы, моя бригада, — за жизнь свою не хватаемся, смерти не боимся... — Тебя не умирать здесь поставили, — заметил Алексеев, — а жить и работать. — Я и хочу работать. Только я за белый билет не прячусь. Отправь те меня на фронт. Я буду немцев бить. Неправ я, скажите, дока жите. Я понимаю военное время и военную работу... Голос его вдруг стал особенно твердым и д аж е властным. — Пройдет война. После победы соберемся мы, каждый в кругу дру зей, родных, знакомых, и зайдет разговор, и каждый расскажет, что он д е лал в военные годы: кто ротой командовал, кто танк водил, а сестра, ска жем, раненых лечила, отец-старик снаряды вырабатывал или, к примеру, хлеб Красной Армии давал... Дойдет очередь до нас, до тех, кто вот мост строил. Что же я скажу? Скажу, что к сроку мост не построили, и начну доказывать, что построить было невозможно.... по науке? Д а люди меня и слушать не станут. В глаза-то, может, ничего обидного и не скажут, а в душе им за меня стыдно станет. И отвернутся. Так будет. А я так не хо чу. Не хочу! Агапкин снова стукнул по столу забинтованной рукой и отдернул ее. Хотя Агапкину тоже не аплодировали, но видно было, что собрание точно ожило, и он ушел на свое место, провожаемый одобрительными взглядами. Крушинский думал: «Есть сила в этом человеке. Много хочет... Ж а д ный. Застоявшейся крови не терпит». Но тут же рядом шевелилась дру гая мысль: «А все же придется вправить парню мозги». К столу президиума выходили рабочие-кессонщики — все крепкий, плечистый народ. Д ержались они независимо и даже , пожалуй, гордо. Ни один из них не произнес слова осуждения Агапкину, но все они утвержда ли, что работать надо иначе, чем они работают сейчас. Они хотели рабо тать лучше. Они требовали от руководства не старых ржавых заповедей и ограничений, но желали видеть в них командиров и вожаков, указываю щих путь вперед. Кессонщики ничего не требовали для себя. Они хотели не просто работать, но штурмовать и наступать, они хотели, чтобы их р а бота стала боем. «Вот чего не понимают Гольцшмидт и Петунии», — думал Крушин ский. Он взял слово. Ему хотелось говорить просто и задушевно, чтобы вы разить то хорошее чувство к кессонщикам, которое было в нем, чтобы его слова не упали бы на людей холодными льдинками, как это получилось у Гольцшмидта и Петунина. — Товарищи, — сказал Крушинский негромко, запросто, по-домаш
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2