Сибирские огни, 1960, № 2
Что это? выглядывает из рубки Лев Николаевич Ровнин, успевший нарядиться по-дорожному: в высокие болотные сапоги, в плотный авиационный ко стюм, отороченный искусственным мехом, со множеством карманов на кнопках и застежках «молния». — Откуда? Действительно, было странно слышать в этих наполненных трепетной тиши ной просторах глубокий, далеко разносящийся, эхом отдающийся в берегах голос Тамары Кравцовой: В рейс уходят корабли. Уда ляясь от земли, Есть большие корабли и малые, У одних большой тоннаж и солидный экипаж, А других, увы, судьба не балует. Песня доносилась с самоходной баржи, которая шла впереди, раздвигая во ды широченными бортами и до последней возможности осев, под тяжким гру- зом. Вот наш катер поравнялся с нею, все плывущие на нем высыпали на палубу и даже судоводитель, держа штурвал правой рукой, вытянулся к открытой двери рубки. Вдоль борта самоходки, пришпиленное на канате самыми обычными при щепками, полощется белье. Женщина зачерпывает из-за борта ведро воды. Мальчуган, забравшись на корму, играет с рыжей собакой. Домовито на самоходке! Катер шел, подгоняемый легким ветром и быстрым течением, а вслед ему долго еще звучала, повторяясь, видно очень нравившаяся шкиперу, незамыслова тая песенка. Наконец, песня растаяла вдали. Остались только плещущие за кормой волны, распростершаяся разливом Обь, тишина, разрываемая рокотом двигателя, да еще солнце, уже склонившееся к вершинам дальних лесов. Свежело. Один за другим пассажиры катера покидали палубу. Вот, ссутулив шись, спускается по железной лесенке Юрий Георгиевич Эрвье. У него смуглая ко жа южанина, кавказские черты лица. Он приглаживает седые густые волосы и, присев на табурет, окидывает каюту быстрым взглядом карих глаз. Каюта длиной в три шага — жилье для четырех человек на многие сутки пути, она же — столо вая, гостиная, а при необходимости приемная, куда, случалось, набивалось по десятку мастеров и геологов из экспедиций, — видимо, вполне удовлетворяет начальника Тюменского территориального геологического управления. — Жить можно! — бросает он короткую фразу. — Конечно, — соглашаюсь я и думаю о том, что вот он, Юрий Георгиевич Эрвье, скажет это же и тогда, когда вползет в палатку в тайге или тундре или расположится в балке—домике на полозьях, перетаскиваемом трактором и прони зываемом леденящим ветром. Это, вероятно, стало привычным для него. Долгие годы, проведенные в экспедициях, в поисках нефти и газа, приучили к неприхот ливости, к умению обходиться немногим. И всюду геолог чувствует себя великолеп но, быстро, по-домашнему обживается на любом месте, в самых неожиданных ус ловиях. Вознаградился бы труд находками, а неудобства пройдут, забудутся... Я знаю: до Сибири Юрий Георгиевич работал в степях Мелитополыцины, в Молдавии, и потому осторожно спрашиваю, как, мол, ему здесь после юга. — Вполне акклиматизировался. Главное — люди здесь хорошие. А перспек тивы!.. — Юрий Георгиевич делает широкий жест руками.— Перспективы колос сальные! — И сеточка морщин радостно-удовлетворенной улыбки сбегается у его сощуренных глаз. Аккуратно повесив на крючок одежду, к столу присаживается неторопливый в движениях, сдерживающий порывы молодости, главный геолог Ханты-Мансий ской экспедиции. Подложив под подушку стеганку, прилег геолог из Тобольска, едущий на Север с тем, чтобы осмотреть где-то в районе Кондинска место для перебазировки геологоразведочной партии. Последним появляется Лев Иванович Ровнин. В его внешности нет ни чего такого, что сразу бы бросилось в глаза. Коренастый, моложавого вида муж
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2