Сибирские огни, 1960, № 12
ный, косный, во всем привыкший зависеть от Петербурга, адмирал давно надоел всем офицерам. Тяжкий труд — нести на себе все неприятности, происходящие от этого человека, и терпеть все его глупости,— ложился на капитана «Паллады» — Уньковского. Крепкий украинец, «двужиль ный», терпел за всех, но иногда горько шутил и упрямствовал, чем приво дил в бешенство Путятина. Он противился адмиралу в пустяках. Иногда при адмирале начинал говорить особенно медлительно, с украинским вы говором, зная отлично, что это бесит его. Как Путятин любил английские поговорки и фразы, так Уньковский при всяком удобном случае ввертывал в разговор украинские. При адмирале он нарочно говорил «хвилософия» вместо «философия», «хвилантроп» вместо «филантроп». После Уньковского вторым мучеником на эскадре Воин Андреевич считал себя. Командир «Паллады» не раз отводил с ним душу. «Боже мой! — говорил Уньковский.— Да в той голове, право, пусто, мякина и ветер, как в овине после того, как хлеб отмолочен. Вот на крамо лу у него нюх поразительный! Он всюду ее ищет, за всем смотрит! Нико му не верит. А куда плыть — не знает. Не может решиться помочь экспе диции Невельского. Только линию, преподанную в Петербурге, хорошо помнит». Была еще одна причина, почему Римский-Корсаков тяготился путе шествием. Среди офицеров на эскадре очень много пустых личностей, хотя и блестяще выглядевших, видных, с выправкой. Много обидных и злых мыслей являлось в голову Воина Андреевича. «А считается великое событие! Идет эскадра, тысяча человек на ней. Во главе известный адмирал, мол, наступила эра расцвета флота, один рос черк высочайшего пера — и снова начались русские географические от крытия. Взят Гончаров, пишет природу, красоты, раскритикует англичан, на которых у него особый нюх... Обидно идти под таким командованием в такой значительный вояж! Все могло быть по-другому. Но терпи. Воин. Эти обиды и оскорбления, сносимые нами,— плата режиму за право уви деть мир. Терпи казак — атаманом будешь...» Корсаков очень ждет встречи со своим старым товарищем Геннади ем Ивановичем... Сухощавый, белокурый штурман Попов кинулся с юта в рубку^с ви дом охотника, заспешившего за ружьем. От мыса Крильон — южной око нечности острова — он ведет съемку. «Для проверки Лаперуза и для прак тики», — как сказал капитан. Руль переложили. Глубина стала уменьшаться. В двух кабельтовых от девственного леса с водопадами на скалах глубина оказалась семь са жен. А в миле от берега была 25. — Обычное явление, где крутые берега! — заметил Корсаков. Попова интересует не это. Он ждет, когда начнут сближаться Сахалин ский берег и пока еще невидимый — Татарский. Штурман служил в 1849 году на «Байкале» с Невельским и с Александром Александровичем Хале- зовым, которого на «Палладе» за то, что он много раз переходил экватор и всюду бывал, прозвали «дедом». В сорок девятом году шлюпки с «Бай кала» нашли вход в лиман с севера. Попов был там. Теперь ему предстоит войти в лиман тем же фарватером, но с юга, и описать все заново... ...А Невельской, говорят, теперь женился, командует экспедицией, на строил в этих краях постов... — Тут на берегах всюду отличный лес,— рассказывал вечером за чаш кой чая Николай Матвеевич.— На Сахалине уголь. Сейчас его возят в Ки тай и на Сандвичевы острова из Европы и продают по тридцать долларов за тонну. Япония откроется — тоже потребует уголь, а может быть, и лес. Да, я уверен, что если бы на Амур и на Сахалин переселить сто тысяч наро ду, то через десять лет богатство бы жителей исчислялось многими, многи-
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2