Сибирские огни, 1960, № 12

что надо быть готовым к этому, но что в пятьдесят четвертом сплав будет обязательно. Главной силой, которая лучше всех транспортов с провизией и людь­ ми должна была подкрепить железную волю Невельского, будет известие о том, что к нему шла эскадра. Муравьев не писал, что она идет в Японию. Пусть Невельской этого не знает. «Я не имею официального известия о подробностях назначения этой эскадры»,— писал Муравьев, но сообщал, что она войдет в Амур с юга через пролив, что в составе ее паровая шхуна, которая присоединится к эскадре в Англии. А уж Невельской сам должен понять, что эскадра будет в пятьдесят третьем году, и если маньчжуры нынче осенью не напали на их экспедицию, то теперь она спасена. Придет эскадра, будет и охрана, и все, все, что желает Невельской. «Я ожидаю самых благоприятных последствий от путешествия адми­ рала»,— писал Муравьев. А о Японии — ни слова. И ни слова о том, что Путятин — друг и приятель и ставленник Нессельроде. Очень может быть, что он идет с эскадрой хоронить всякое живое дело, так как иначе Нессель­ роде его бы не послал. Но там он наткнется на Невельского. И вот пойдет потеха! Невельской вдали от Петербурга стесняться не будет, да он и до­ веден до крайности. Он, верно, и сам знает цену Путятину... В канун отъезда Муравьева пришла почта из Аяна. Опять письмо от Невельского. Оно начиналось: «Невозможно выразить на бумаге, что с нами делают. Писать — значит раздражать ваше превосходительство — бог с ними и господь с нами!»' Ужасное письмо. Невельской, кажется, начал поддаваться. Но, слава богу, никакого нападения маньчжур, хотя, как он пишет, у него все готово к отражению... Продуктов на зиму не хватит, парохода нет... Наутро Муравьевы уезжали в Петербург. Николай Николаевич был очень мрачен. — Я уж не вернусь больше сюда служить,— как бы по секрету сказал он еще три дня назад Бернгардту Струве — своему чиновнику. * * * Екатерина Николаевна вышла из дворца на снег, сияющая и счастли­ вая в' легкой собольей шубке. За два месяца, что прошли с тех пор, как государь повелел мужу быть зимой в Петербурге, ее Николай не раз гово­ рил: если в столице не согласятся на все, что он потребует, то, испытав все средства борьбы, он уйдет из Иркутска. России служить честно нельзя! Тогда —- в Париж! А если все благополучно будет — обещал исхлопотать отпуск с правом выезда за границу. На возке огромная труба, и она дымит. Она так высока, что искры не падают на кожаный верх. Он сделан мехом внутрь. Это целый домик для Екатерины Николаевны. Струве тут же, суетится, помогает усесться. Муравьевы едут в трех экипажах. С ними адъютант, повар, слуги. — С богом! Счастливого возвращения, Николай Николаевич. — Вряд ли! Вряд ли я вернусь...— обнимая Струве, сказал ему на ухо генерал. Чиновники и офицеры толпились на снегу. — Прощайте! — сияющее лицо Екатерины Николаевны появилось за стеклом. Видна маленькая ручка в перчатке и милая улыбка, локоны. Снег заскрипел, возки тронулись. Труба дымит, словно идет па­ ровоз. Муравьев сидел рядом с женой. Вчера он пил вечером ром... Почти не спал эту ночь. «Скажите милостиво, что это значит? — писал Невель­ ской. — Я, право, не постигаю... Я теперь замолчал и более ни строчки...»