Сибирские огни, 1960, № 12
А у нас и красивая, а по робости и застенчивости не видна со своей настоя щей красотой». Екатерина Николаевна спросила про Екатерину Ивановну. Николай Матвеевич слегка покраснел. Губернаторша с интересом взглянула в его красивое лицо, словно стараясь прочесть на нем больше, чем он говорил. Обеденный стол накрыт на террасе. За обедом Чихачев рассказывал. Потом Муравьева показала ему свои оранжереи. Садовник — старик- итальянец и его помощница, толстая, румяная девушка, очень довольная, но застенчивая, с большими черными глазами, приносили горшки с цве тами. Зимой Муравьевы собираются в Петербург и, если разрешат, то по том к родным в Париж. Поэтому Екатерина Николаевна все приводит в идеальный порядок. Цветы отправляются на зиму во дворец. — Вот это, конечно, знакомо вам,— улыбнувшись, говорила молодая губернаторша, показывая Чихачеву в комнате с камином чучела птиц. Николай Матвеевич не сразу понял. — Ну как же! Ведь это амурский филин! — воскликнул губернатор.— А это орел! Хвосты орлов гиляки очень ценят... «Да, хвосты орлов я видел, кажется, да и то не смотрел никогда как следует, не до того было...» Оказалось, что Екатерина Николаевна отправила несколько чучел амурских птиц и зверей в Париж к родным, и там все поражались и в во сторге от амурской фауны... Чихачеву это упоминание про амурских птиц и про Париж очень не приятно. Он почувствовал, что, оказывается, как следует не знает ничего о Приамурье. А жил там... «Мало все-таки я обращал внимания на все из-за голода и тягот». Ему стыдно, что он заботился там больше о сухарях... Говорили о политике. Чихачев ночевал в застекленной беседке на ди ване. Утром Муравьев увез его в город. В корму катера погрузили горба тые сундуки, обитые клетчатой материей, портпледы, кожаные чемоданы, все какое-то особенное, модное, английское и французское. * # * Миша переписал письмо начисто. Ночь сидел, а сделал, молодец, полковник! Чихачев вчера твердил, что Невельской считает войну неизбежной и готовится к ней на устье Амура, делает промеры, требует занимать гавани для этого. «Я сам понимаю, что в случае войны мы должны будем здесь отли читься». В это утро Муравьев написал в морское министерство и канцлеру, что Невельской сообщает — иностранные суда были у входа в Де-Кастри. Добавил, что флаги у судов нельзя было рассмотреть. Они были, кажет ся, синие. «Пусть схватятся за головы! Только ложь и действует на правительст во, как на глупцов лжеромантика. Реализм дуракам непонятен. Дикарям, тупицам и чиновникам тоже. Видят в реализме подвох, крамолу, правда на них не действует, на наше правительство. Ври, Николенька! Синий флаг! А вот это подействует, все флаги пересмотрят по картинкам, какой синей». Редко, но случалось, что Муравьев писал в рапортах небылицы и всег да удивлялся, как хорошо это действует и как все терпят эти ничтожества. «А больше всего боятся иностранцев, как будто Россия существует не как самостоятельное государство, а только напоказ, чтобы знали, мол, ино странцы, что у нас все не хуже, чем у них! Подлецы! И я с вами лгуном становлюсь».
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2