Сибирские огни, 1960, № 12

ствительной фотобумагой. Следует уточ­ нить это сравнение. Если чувствительная бумага, то она обладает резко выражен­ ными избирательными свойствами. У одного человека на этой «бумаге» отпе­ чатывается все, что имеет отношение к вопросам техники, а у другого все это не оставляет ни малейших следов. Зато стоит ему хотя бы вскользь услышать имя нового автора, название новой книги, как он запомнит их крепко-накрепко. Творческое внимание всегда «специа­ лизированно». Творчество даже и невоз­ можно без такой специализации, без определенной настроенности. Астроном должен уметь позабывать обо всем на свете, кроме звезд. Плохой тот шахма­ тист, который на турнире может думать о чем-нибудь, кроме шахмат. Не бывать ему чемпионом. Без целеустремленности, без сосредо­ точенности нет таланта. Говорят, что влюбленные всегда талантливы, но влюб­ ленность — это и есть сосредоточен­ ность. И астроном, и шахматист, и поэт, и юноша, идущий на свидание, — все они только об одном и думают, толь­ ко одно и замечают. Однако настроенность нашего соз­ нания постепенно изменяется. У нас без конца возникают все новые и новые ин­ тересы, как будто мы поворачиваем ру­ коятку настройки нашего сознания. Предположим, что в новом рассказе мы собираемся изобразить строящийся рабочий поселок в сибирской тайге. Мы сами жили в этом поселке, сами строили его. Однако наш взгляд до сих пор равнодушно скользил по многому, что проходило перед нашими глазами. Мы постоянно были заняты чем-то другим, всматривались во что-то дру­ гое. Но вот мы принялись писать рассказ, набросали черновик, в котором наспех изобразили одну из улиц в поселке, уже зашвырнули его куда-то и даже, может быть, и в самом деле позабыли о нем, однако у нас теперь возник, да так и сохранился интерес к тому, как внешне выглядит поселок. Теперь мы с необык­ новенным интересом наблюдаем, как на его улицах, на том самом месте, где по­ ложено быть тротуарам, землеройные машины стремительно прокладывают траншеи невероятной глубины, как ря­ дом с траншеями до высоты вторых эта­ жей возникают глиняные горные хреб­ ты, с которых весело катается «мальчи­ шек радостный народ», как жители на тракторах и бульдозерах волокут из тай­ ги необъятные стволы деревьев и элек­ тропилами разделывают их на дрова. Прежде мы не то что не видели этого (мы не могли не видеть), но были ко всему этому в какой-то мере равнодуш­ ны. Теперь, в связи с рассказом, кото­ рый мы начали писать, наше внимание неожиданно обострилось, и мы увидели тысячи интереснейших подробностей, на которые прежде не обращали вни­ мания. Через несколько месяцев мы взглянем на свой черновик новыми глазами. Мы подросли, стали иными, многое увидели, над многим подумали. Теперь мы можем и дополнить, и исправить первый вари­ ант нашей рукописи. Мы внутренне подготовились к этому. Сами стали в какой-то мере другими. Мы стали уве­ реннее в своем материале, поэтому да­ же наш почерк изменился. Второй вари­ ант рукописи мы набрасываем более твердой рукой. Однако придет время, и этот новый вариант нашей рукописи также будет заброшен и позабыт. Воз­ никнут новые вопросы. С повышенным интересом мы будем ра згады вать те­ перь что-то иное, что не разглядели прежде. Ошибки, которыми был наполнен первый черновик, свидетельствуют о не­ подготовленности писателя. Если бы он отлично знал все, что надо сказать, то написал бы свою вещь за один присест, начисто, сразу. Его черновики помога­ ют ему обнаружить его неподготовлен­ ность. В этом их главный смысл. Однако почему необходимо работать так, как работал Гоголь, но почему не работать и так, как Леонид Андреев? Ес­ ли вещь не удавалась ему сразу, то он тут же, без всяких перерывов, переделывал ее еще и еще раз. Свой «Красный смех» (а это не маленькая вещь) он трижды пе­ ределал в течение одной ночи. Однако в таком случае работа писа­ теля сводится главным образом к сти­ листическим переделкам, несуществен­ ным поправкам. Если наш автор час на­ зад, когда только что закончил первый вариант своего рассказа, не знал чего- нибудь, то он не знает этого и теперь. Все его ошибки с ним. Сейчас он только од­ но и может сделать — перенести их из первого черновика во второй. Писатель набрасывает черновик не слишком-то уверенной рукой. Он знает, что его рукопись, если положить руку на сердце, представляет нечто ужас­ ное. Зачастую это всего лишь собрание довольно бессвязных фраз, в которых, кроме автора, никто разобрать­ ся не сможет. Этого нельзя показывать даже самому снисходительному крити­ ку. Из этого в дальнейшем сохранится, может быть, всего несколько строк. Все будет выброшено. И однако автор знает по своему опыту, что эта его черновая работа очень важна. Значение черновиков нельзя измерять количеством фраз или страниц, которые отсюда перейдут в окончательный вари­ ант. Работа над черновиками не была напрасной, даже если от них не осталось ни одной фразы: она помогла писателю установить границы его незнания. Те­ перь ему стало понятно, к чему еще на­ до присмотреться, над чем задуматься. Это заставляет вспомнить индийскую