Сибирские огни, 1960, № 12

— Как всякий «вор в законе», Васька Романист — мерзкая плесень, — говорит полковник. — После позорного ночлега в канаве вы сидели с ним в одной камере. Вы — и плесень. Это укрепляет одну мысль — жалобу писали вы и не вы. Вашей рукой водил он, за вами и над вами стояла чужая тень... — Какой же он вор, если вышел по амнистии? — Он не вышел по амнистии. Он бежал. И сидел с вами не за мелкое хули­ ганство, как объяснил вам, а за воровской «рывок», за побег из колонии. — По­ шарив в портфеле, полковник достает украшенный штампом длинный, как египет­ ский папирус, кусок оберточной бумаги. Он косо исписан — из-под горы в го­ ру. — Вот полюбопытствуйте. Кстати, видите, чья подпись? — Ну, Васькина, — обидчиво взъерошивается Пожидаев, возвращая «па­ пирус». — Но это ж старинная кассация... — Не очень старинная, Пожидаев. Эту жалобу он писал позже, я это под­ черкиваю, позже, чем вы — свою. Привстав, полковник тянется через стол и, орудуя ученической линейкой, как шпагой, распахивает окно. Тотчас от штабелей леса наплывает терпкий запах смолы, отчетливо, гордо, зовуще звучит солдатская песня. И я вдруг ловлю себя на мысли — это наш союзник. Песня представляет товарищей Пожидаева, в- ней — рота, полк, армия, общий котелок, дружба, в ней то, что собирается бро­ сить солдат. Пожидаев смотрит на поющих и вялым движением перекладывает пилотку с одного колена на другое. — Разрешите закурить, товарищ полковник? — Курите... Кстати, знаете ли вы, что такое «романист» в уголовной сре­ де? Сочинитель романов? Нет. Это рассказчик грязных блатных историй, живая книга о мертвом мире. Вот и надул он вам в уши несусветной ереси. Дескать, не- робей, колония — это почти курорт, заключенные — народ компанейский. Пев­ цов, баянистов, танцоров — носят на руках. А уж такому редкому музыканту, как вы, почли бы за благо чесать пятки. Да и придется ли развести мехи, сейчас амнистия за амнистией, не успел перешагнуть порог колонии, а тебя поворачи­ вают обратно: «Валяй, хлопец, до дому». А там — сваты, свадьба, дым коромыс­ лом... Ну? Так ведь? — Разве Васька Романист в тюрьме? — вопросом на вопрос отвечает По­ жидаев. — Осужден за побег. И если вы в своей жалобе проситесь в колонию, он просится из колонии. Читайте вот: «Я стремлюсь найти дорогу к жизни живой. Тюрьма выела душу. Так помогите найти эту дорогу». Словом, вас он приглашает в блатной рай, а сам, как видите, бежит из этого рая. Сильный ход. Пожидаев ошарашенно глядит в лицо полковнику, будто только сейчас увидел его и будто не слова полковника, а сам он, своим видом, потряс его душу. Молчание. Проходит минута, вторая... И только песня, раздольная, крепкая, господствует теперь в канцелярии. Голоса звучат дружно, низко, негромко, я бы сказал бережно — солдаты сдер­ живают себя, стараясь не заглушить гудение гитары. Пожидаев уронил голову и узкой красной ладонью утюжит пилотку на колене; в зубах полузагасшая папироса. Паузу обрывает полковник. Медленно и ровно, будто самому себе говорит он о нелепости правовых понятий Пожидаева. Всякая амнистия в первую голову ка­ сается нетяжких преступлений, сначала она приходит в дисциплинарный баталь­ он и только потом, если пошлет законодатель, отправляется в тюрьму, колонию. Это одно. И второе. Просить больше и строже, значит пренебрегать великодуши­ ем, отвечать плохим на хорошее. Да, коллектив отозвал свое ручательство, ус­ ловный приговор стал безусловным. Это неотвратимое требование закона, рас­ плата по заслугам. Но часть доверия, дух этого доверия остались -— товарищи, командование, а после них и суд доверили солдату продолжать солдатскую службу...