Сибирские огни, 1960, № 12

реткой, — чистенький, праздничный, нездешний. У старичка был пустой породи­ стый подбородок-висун, темное, скрасна, лицо, а кустики бровей и усы белейшие, будто из мытой-перемытой кошмы. «Чужой», — неотступно лезло в голову. Я приписывал деду особую, двойственную роль, На свадьбе дедок был гостем. И как гость, за бутылками, за корчагой, он был определенной фигурой — гость. Теперь эта определенность исчезла — дедок стал неизвестным. Неизвестность усиливала сомнения. Мое душевное состояние, изнурительная борьба с огнем, страшная картина разгула стихии, все это дави­ ло, угнетало, сбивало к предубеждению, мнительности, и я твердо решил: «Чужой». С пожаром сладили к полудню и — в обратный путь. В кабине, не отрыва» глаз от качкой лесной дороги, я долго, медленно, в подробностях рассказывал о своих бедах и думах сидящему бок о бок солдату Ведерникову. — Да. Де-ела, — раздумчиво протянул он, ероша волосы зажатой в горсть, пилоткой. — Слушай, а может, и не было этого. А? Может, водочка... — Кто его знает. — Я сам удивился тому, что сказал. Я хватался за соло­ минку. — Вот что... — другим, твердым голосом .заговорил Ведерников. — Катанем» давай к переезду. Гости вернячком еще разъехались не все. Перехватим, поспра­ шиваем — кто что слышал... Это был самовольный крюк. Мы забрали вправо, объехали старую пустошь и покатили по большаку. До переезда — несколько встречных машин, но знако­ мых •— никого. Постояли у шлагбаума, развернулись. Уже снова шумел под ко­ лесами большак, постреливал галькой по железу, когда в рощице у дороги блес­ нула на солнце красная дуга. В кустах стояла лошадь, а сзади нее, над телегой, я увидел знакомый картуз братанова зятя. Подъехали. Поздоровались. Из топольника тем временем показалась белая рубаха: к телеге шел, оступа­ ясь в валежник и застругивая на ходу длинный прут, сын возницы Савелий. Он броском сел в ходок. — Погоныча вырезал,— объяснил, он, передавая отцу прут и здоро­ ваясь с нами. — Торопишься, что ли? — спросил Ведерников через открытую дверцу. Спустя минуту, они стояли в стороне, старательно скручивая цигарки. Вернувшись в кабину, Ведерников с треском захлопнул дверцу и, переждав, пока выровняется гул автомобиля, раздраженно кинул: — Не то, Алексей... — И пояснил: — Не то мы делаем... Из Лешки я стал Алексеем. — Ты ж сам это предложил. — Вот и не то. Савелий говорит, что трепотню твою слышали все. Плохо, значит. Тот старичок, что с подбородком, — билетный кассир на разъезде. Му­ жик вроде добрый... Но самое верное — признаться. Пусть проверяют те, кому положено. В часть вернулись, конечно, с опозданием. Капитан Матвеев, когда я вышел из машины, принялся осуждающе выговаривать: — Я не узнаю вас, Рещиков! Ваши плутания на машине — произвол. Что с вами? Отправляйтесь на собрание, а утром зайдете в канцелярию... Я жду честных слов. И вот — собрание. Растерянная физиономия Гришкина. Речи. Я сижу на последней скамье. Через зал, через головы ко мне летят слова гнева. — Ты, Гришкин, пакостный вор. Пробуешь жить на чужой счет. Позорно— солдат ведь. Мы собрались сюда, чтобы помочь тебе осознать свое поведение, стать настоящим человеком, а ты стоишь и врешь, притворяешься глупеньким, наивным мальчиком. Ты не хочешь довериться коллективу. Что остается нам? Ответить тебе тем же — нет тебе доверия!