Сибирские огни, 1960, № 11

удалявшуюся нарту, за которой, размахивая руками, видимо, оживленно разговаривая, брели Невельской и Позь. Вот заструг, величиной с хороший корабль, и через него надо пере­ браться. н «Жизнь здесь — поэма, полная страсти... Мы среди пустынь снегов и пустынных морей...» Бошняк кое-как перебрался через заструг и догнал Невельского. «Да, это была жизнь, полная благородного служения делу, — продол­ жал он мечтать про самого себя в третьем лице. —Его судьба... Его судьба!..». Он опять стал вслух читать Лермонтова. И Терек прыгая, как львица С косматой гривой на хребте, Ревел... Так легче шлось... Геннадий Иванович! Сахалин это то, чего нам не хватало! Страст­ ные очертания гор! Вечные чистейшие снега, созерцая которые, делаешься возвышенней и благородней! Где-то среди синих полос появилось солнце и вспыхнуло на горных вершинах Сахалина. И дик и чуден был вокруг Весь божий мир, — декламировал Бошняк. Но гордый дух Презрительным окинул оком Творенья Бога своего! — •отозвался Невельской, закуривая трубку. Бошняк шел с трудом, но чувствовал в себе такие душевные силы, что готов был презирать все и всех на свете. Даже Кавказ и горные хреб­ ты Сахалина были ничтожны по сравнению с тем, что он чувствовал. Здесь, у берегов Сахалина, рядом с Невельским, он понял ничтожество ■своей прежней жизни. А ноги уж сбиты, тело ноет. Невельской до сих пор оставался для Бошняка привлекательной тайной, все время хотелось быть с ним. Мич­ ман гордился, что идет рядом со знаменитым капитаном. ❖ ❖ ❖ — Вот воронов камень, — сказал Таркун. Позь перевел. Черные обрывы покрыты снегом. — Каменный уголь! — сказал Невельской. ^В этот день на биваке сложили костер из каменного угля. Невель­ ской набрал несколько мешков, чтобы отвезти в Петровское. Утром простились, и он отправился с Таркуном в обратный путь. А Бошняк с Беломестновым и Позем пошли дальше. У Коли все сильнее болели ноги, но он никому не признавался, брел на лыжах, часто присаживаясь отдохнуть на нарты. Он мысленно опять читал стихи и с болью думал, что только одна Екатерина Ивановна помнит его. Она единственная ему тут и мать и сест­ ра, и от этого плакать хотелось. Иногда ему казалось, что он ради нее го­ тов на любой подвиг. Он представлял себе картину: вот он вернулся в Петровское. «Уж ночь. Поздно. Все слушают, и я долго говорю. И чай такой вкусный, лепешки! Огонь трещит в плите. Какхорошоу них!».