Сибирские огни, 1960, № 11

всего того, что загнало умную, прекрас­ ную, благородную женщину под колеса поезда. К моменту появления Анны эмоцио­ нальная атмосфера романа уже в значи­ тельной степени подготовлена: фальши­ вый мир Стивы Облонского, мертвый «мозговой» мир Кознышева, наивная непосредственность и прелесть Кити, спокойная самоуверенность Вронского, экзальтированность Левина, жаждуще­ го любви и ответов на задушевные воп­ росы жизни. С появлением Анны, а за­ тем Алексея Каренина, роман обретет свои противоборствующие силовые ли­ нии, свою поляризацию: живое и ищущее, поэтическое и страждущее найдет тра­ гическое выражение в Анне — подлин­ ной душе романа; мертвое, обманное, искусственное и иллюзорное получит свою статуарную невозмутимость в хо­ лодной фигуре Каренина. Так мы подходим к восемнадцатой главе. Вронский, встречающий мать, в вагоне посторонился, чтобы дать дорогу выходившей даме. «С привычным так­ том светского человека, по одному взгля­ ду на 'внешность этой дамы, Вронский определил ее принадлежность к высше­ му свету. Он извинился и пошел было в вагон, но почувствовал необходимость еще раз взглянуть на нее — не потому, что она была очень красива, не по то­ му изяществу и скромной грации, кото­ рые видны были во всей' ее фигуре, но потому, что в выражении миловидного лица, когда она прошла мимо его, было что-то особенно ласковое и нежное. Ког­ да он оглянулся, она тоже повернула го­ лову. Блестящие, казавшиеся темными от густых ресниц, серые глаза друж е­ любно, внимательно остановились на его лице, как будто она признавала его, и тотчас же перенеслись на подходившую толпу, как бы ища кого-то. В этом ко­ ротком взгляде Вронский успел заметить сдержанную оживленность, которая игра­ ла в ее лице и порхала между блестя­ щими глазами и чуть заметной улыбкой, изгибавшею ее румяные губы. Как будто избыток чего-то так переполнял ее суще­ ство, что мимо ее воли выражался то в блеске взгляда, то в улыбке. Она поту­ шила умышленно свет в глазах, но он светился против ее воли в чуть заметной улыбке». Вместе с Анной в роман врывается что-то полярное миру Кознышевых, — прелесть живого существа, жаждущего счастья, правды. В той ж е главе — гибель сторожа под колесами поезда, слова Анны: «Дурное предзнаменование», а затем беглый раз­ говор с братом Стивой: «— А ты давно знаешь Вронского?— спросила она? — Да. Ты знаешь, мы надеемся, что он женится на Кити. — Да? — тихо сказала Анна. — Ну, теперь давай говорить о тебе, — приба­ вила она, встряхивая головой, как будто хотела физически отогнать что-то лиш­ нее и мешавшее ей». Отсюда, с «дурного предзнаменова­ ния», начнется путь Анны к гибели. 3 Итак, р первом разговоре с братом о Вронском Анна встряхивает головой, как бы стремясь освободиться от лишне­ го и мешавшего ей. Зарождение чувства, отныне связавшего Вронского и Анну, произошло мгновенно, и в чувстве этом проявляется что-то страшное и неодоли­ мое. Для Толстого, до его обращения к религиозному аскетизму, любовные от­ ношения людей являлись естественным выражением всеобщих сил природы. По­ этому, в отличие, скажем, от Тургенева, Толстой чурается привнесения в чувст­ венную сферу любви идейных моментов, интеллектуального обоснования. Отсюда неприязнь Толстого к героиням тургенев­ ских романов, чьи чувства и чьи общест­ венные стремления нерасторжимы. Отсю­ да враждебность Толстого к роману Чер­ нышевского «Что делать», пытающе­ муся революционизировать и сферу ин­ тимных отношений. Для Толстого это было нелепым поползновением на «веч­ ные» законы жизни. «Идеи» мешают естественности. Чело­ век должен, не мудрствуя, подчиниться течению бытия, а его попытки воздей­ ствовать на это величественное течение суетны и смешны. Поэтому смешна и глупа «идейная» Катерина Матвеевна из антинигилистического памфлета «Зара­ женное семейство», а бесхитростная Ки­ ти прелестна, ибо покорна зову чувства, ибо правдиво испытывает «страх дев­ ства». Когда Кити спросила, как ,у матери с отцом это «решилось», старая княгиня ответила: «Ты думаешь, верно, что вы что-нибудь новое выдумали. Все одно в то же: решилось глазами, улыбками...» Не случайно В. И. Ленин так любил повесть «Казаки» и толстовские описа­ ния охоты. Подкупала неуемная сила жизни, которая с такой щедростью была отпущена писателю, искавшему поэзию бытия в слиянии человека с природой. В этом сказывалась неприязнь Толстого к формам жизни окружающего его обще­ ства. В обращении к человеку из народа, сохранившему чистоту породившей его природы, среди которой и протекает его жизнь, Толстой искал путей к народной правде, искал выхода из господствую­ щих лживых условий существования. В этом была сила Толстого. Но из этого ж е корня шла слабость великого писа­ теля, отвращавшегося от социальных форм борьбы и противопоставлявшего со­ циальным связям упорядочение личной душевной жизни. В образе Наташи Ростовой Толстой воплощал идеал русской женщины, пусть и привилегированного сословия, но со­