Сибирские огни, 1960, № 11

-естественное завладевает душой и над­ ламывает ее. Отсюда и любовь, ломаю­ щая решимость человека стать злодеем. Любовь ломает бунт Раскольникова, проснувшееся чувство губит Свидригай- . лова, клейкие листочки и слеза заму­ ченного ребенка заставляют Ивана Кара­ мазова вернуть билет на право входа во всемирную гармонию. Сложная «диа­ лектика души» характерна и для прав­ доискателей Толстого, героев, ищущих нравственного оправдания своей жизни, смысла своей деятельности. Таковы Пьер Безухов, Андрей Болконский, Анна Ка­ ренина. Константин Левин. В отличие от них сатирические образы Толстого характеризуются неподвижностью харак­ тера, придающей человеку своеобразную цельность. У героев Достоевского зло яв­ ляется своеволием личности, умышлен­ ным и принципиальным выражением ис- поведываемой идеи зла. Отсюда разрыв между субъективными намерениями че­ ловека и объективной ролью его дея­ тельности: так, самоотверженный идеа­ лист Раскольников становится убийцей и до конца расплачивается муками сове­ сти. Сатирическому образу Толстого реши­ тельно чужда раздвоенность. Преслову­ тый стратег Пфуль из «Войны и мира»— человек цельный и субъективно вполне порядочный. Сатирическое заострение и ■осуждение образа возникает из раскры­ тия его объективного значения, как силы мешающей жизни и ей враждебной. Пфуль отнюдь не злодей, он достоин и жалости, ибо сам не подозревает, на­ сколько его забавно-прямолинейная нату­ ра чужда естественной логике действи­ тельности. Заострение образа Стивы Облонского тем и достигается, что характер его дан во всей своей здоровой цельности и не­ посредственности. Князь, потомок знат­ нейшего рода, человек, долженствующий -быть воплощением аристократических дворянских устоев, он продолжает оста­ ваться неистощимым источником опти­ мизма, как бы не замечая, что смещает- - ся не только все вокруг него, но и его собственная участь подчиняется жесто­ чайшему процессу оскудения. Барин, он вынужден идти на поклон к купцу, по­ спешая тем самым найти для себя опору в буржуазной деятельности. Стиве Об­ лонскому решительно все равно, каким путем «урвать калач», причем он и не задумывается о своем праве на этот ка­ лач, ибо право это и заложено в естест­ венности его веры в то, что ему калач по­ лагается. «Белокурый джентельмен» Толстого лишен трагических черт, он не похрустывает пальцами и уши у него не подпирают шляпы, но в толстовской га­ лерее фигура эта где-то рядом с Алексе­ е м Карениным воплощает бесстыдный и враждебный мир паразитизма и иллюзор­ ной деятельности. Вот почему, когда Долли, прощаясь с уезжающей Анной, восклицает; «О, как ты это похоже сказала на Стиву! — Анна оскорбилась. — О нет, о нет! Я не Стива, — сказала она хмурясь». Брезгливым возгласом Анны «О нет, о нет!» Толстой с самого начала повест­ вования очертил перед своим «белоку­ рым джентельменом» нравственную границу. До появления на страницах романа Анны мы знакомимся не только со Сти- вой Облонским и его женой Долли, но и со вторым главным героем, Константи­ ном Левиным и его братом, прославлен­ ным общественным деятелем и писате­ лем Кознышевым. Следом за описанием Анны и ее успеха на балу дана встреча Константина Левина с другим братом— Николаем. Если Константина Левина Толстой хоть единственный раз, но все ж е сведет с Анной Карениной, то к его братьям эпопея Анны не имеет реши­ тельно никакого прямого касательства. Тем не менее, Толстой счел необходи­ мым предварить появление Анны встре­ чей Константина Левина с Козныше­ вым. Ибо конструирование романа шло не по внешним, сюжетным связям, а внутренним, выражаемым, как гово­ рил Толстой, не словами и мыслями, а поступками и положениями. Затравленная, измученная Анна едет в коляске пе городу. Уже какими-то от­ чужденными глазами глядит она на пе­ шеходов, на вывески, и все ей кажется оскорбительно пошлым и злым. И вдруг в глаза бросается вывеска «Тютькин, coiffeur». «Я причесываюсь у ... Тютьки- на», — мысленно произносит Анна. Французские слова и нелепо звучащая русская фамилия, — как все это пошло и лживо, как оскорбительно и противо­ естественно. И Анна восклицает: «Все гадко». Ее эстетическое и нравственное чувство оскорблено, и она уж е замечает, что на вечерний звон купец крестится так аккуратно, точно боится выронить что-то. «Зачем эти церкви, зачем звон и эта ложь? Только для того,' чтобы скрыть, что мы все ненавидим друг дру­ га, как эти извозчики, которые так злоб­ но бранятся. Яшвин говорит: он хочет меня оставить без рубашки, а я его. Вот это правда!». Нет и не может быть логической свя­ зи между вывеской парикмахера и выво­ дом, что в ней, такая же ложь, как в ве­ чернем звоне церквей. Анна улавливает эту внутреннюю эстетическую общность обмана: нелепая, присвистывающая фа- милийка прикрашивает себя француз­ ским словечком, как церковным звоном и аккуратными крестами прикрывает се­ бя купец, боясь выронить награбленное. Поэтому — «все гадко», нельзя жить в некрасивом, лживом мире, в котором тютькины прикрывают себя обманами. Остается один путь —- под колеса по­ езда. Так Тютькин с его злополучной вы­ веской становится внутренним крепле­ нием романа, случайным выражением