Сибирские огни, 1960, № 11

ственной, а потому и ложной обстановке, придуманной скучающим богатым поме­ щиком. И наоборот, в Анне, воспринимаемой нами как дальнейшее развитие и углуб­ ление пушкинского волевого женского характера, начинает сказываться в этом мире стилизованной праздности трагиче­ ская обреченность. Уже в ослаблении ее материнского чувства Толстой обнару­ живает растлевающее влияние среды, губящей и лучших людей общества. Чувство тревоги, неуверенности, чего- то надвигающегося как расплата за ложь жизни, нагнетается всем повествованием, переплетением всех сюжетных линий. В письме к Толстому от 22 августа 1856 года Н. А . Некрасов писал: «Я не шутил и не лгал, когда говорил когда-то, что люблю Вас, — а второе: я люблю еще в Вас великую надежду русской ли­ тературы, для которой Вы уж е много сделали и для которой еще более сделае­ те, когда поймете, что в нашем отечест­ ве роль писателя — есть прежде всего роль учителя и, по возможности, заступ­ ника за безгласных и приниженных»1. Революционные демократы, при всем отличии их взглядов от общественно-по­ литической позиции Л. Толстого, не толь­ ко отдавали должное таланту великого художника, но и верно нащупывали ха­ рактер его движения — через правду искусства к защите угнетенного народа. Путь писателя к заступничеству за «безгласных и приниженных» был глубо­ ко своеобразен, но это был путь к наро­ ду , а не к его поработителям. Вот по­ чему, при всех своих противоречиях, Толстой и мог в дальнейшем оказаться выразителем силы и слабости русской революции. Образ Анны Карениной и был порожден этим движением художни­ ка к народной правде. Он клеймил изо­ бражаемую им эпоху всем духом рома­ на, утверждавшим, что все ложь, все об­ ман, и что даже лучших людей, стремя­ щихся жить «по правде», ждет гибель. Лишь в двадцатой главе, вернувшись кз поездки в Москву, где она налажива­ ла пошатнувшуюся семейную жизнь своего брата Стивы Облонского и его жены Долли, Анна впервые заметила торчащие уши, подпиравшие поля круг­ лой шляпы Алексея Александровича Ка­ ренина. «Ах, боже мой! Отчего у него стали такие уши?» Так подумала Анна, впервые каким-то новым взглядом уви­ дев холодную и представительную фигу­ ру мужа. С этого возгласа начинаются муки Ан­ ны, начинается ее путь к гибели, начина­ ются ее метания и поиски выхода. Но этот возглас звучит лишь в тридцатой главе, и чрезвычайно важно проследить, как Толстой в продолжение всех преды­ дущих глав разворачивал сложную экс­ 1 А . Н. Некрасов. П о л н о е с о б р а н и е с о ч и н е н и й , т. 10, М . , 1952, с т р . 291— 292. позицию событий. Глубочайшая проду­ манность всей конструкции романа, по­ разительная соотносимость всех элемен­ тов скажется не только в таких, бьющих в глаза эпизодах, как приезд, в начале романа, Анны в Москву налаживать от­ ношения в доме брата Стивы, где «все смешалось», и поездка Стивы Облонско­ го в конце романа в Петербург — для благопристойного оформления разрыва в семье Карениных, где все сломалось. Представляя в самом начале романа симпатичного Стиву Облонского, брата Анны, Толстой замечает: «Степан Ар- кадьич получал и читал либеральную газету, не крайнюю, но того направле­ ния, которого держалось большинство., И, несмотря на то, что ни наука, ни ис­ кусство, ни политика собственно не ин­ тересовали его, он твердо держался тех взглядов на все эти предметы, каких держалось большинство и его газета, и изменял их, только когда большинство изменяло их, или, лучше сказать, не из­ менял их, а они сами в нем незаметно изменялись. Степан Аркадьич не избирал ни на­ правления, ни взглядов, а эти направле­ ния и взгляды сами приходили к нему, точно так же, как он не выбирал формы шляпы или сюртука, а брал те, которые носят. А иметь взгляды ему, жившему в известном обществе, при потребности не­ которой деятельности мысли, развиваю­ щейся обыкновенно в лета зрелости, было так же необходимо, как иметь шляпу». За кажущимся добродушием характе­ ристики скрывается жгучий сарказм, в продолжение всего романа добрый, весе­ лый и несомненно честный Стива Об­ лонский так и проходит воплощением добродушия и равнодушного доброже­ лательства. Как это ни звучит парадок­ сально, но есть что-то в Стиве Облон­ ском от «белокурого джентельмена» Свидригайлова, которого Достоевский счел возможным представить циничным двойником Родиона Раскольникова. Равнодушный цинизм Свидригайлова оснащен философской аргументацией. Если вечность всего-навсего комнатенка вроде закоптелой деревенской баньки с пауками по углам, то все дозволено и нет тогда смысла быть нравственным. Свидригайлов и гибнет оттого, что полю­ бил, то есть вышел за пределы равнодуш­ ного цинизма. Для Толстого «честный» Стива Облон­ ский — одна из страшных фигур руша­ щегося мира, построенного на лжи, на присвоении тунеядцами благ, добывае­ мых трудом мужика. Сопоставляя Стиву с «белокурым джентельменом» Достоев­ ского, следует учитывать различие твор­ ческой манеры двух величайших худож ­ ников России. В героях Достоевского происходит борьба противоборствующих сил. Став по ту сторону добра и зла, ге­ рой обретает сатанинскую силу, но гиб­ нет в тот момент, когда что-то наивное и