Сибирские огни, 1960, № 10
Матрена, в новеньком желтом платке с цветочками, в синей кофте, тоже ^цветочками , в зеленой юбке без цветочков, но с нашитой на подол розовой полосой шириною в ладонь, сидела с левой стороны телеги и, повернув голову, с любовью и тревогой посматривала на корзины, на полненные черной смородиной и укрытые холстиной от пыли, от солнца, от мух, падких на сладкое, и от завидущих глаз. Иногда она приподнима ла уголок холстины. Удовольствие от созерцания смородины разливалось по лицу Матрены, как масло по горячей сковородке. А худощавое лицо Савелия становилось все суровей, он крепко дергал себя за ус и крякал. Он был человек серьезный, составлял какие-то планы в уме, производил вычисления, складывал и умножал, делил и вычитал, говорил только тогда, когда не говорить никак уж невозможно. Зря болтать не любил. Матрена же, напротив, говорила без умолку, причем слова ее слушателям ничего не давали, но и от слушателей ничего не требовали. — Цветок-то какой! — восторгалась она, глядя вокруг с высоты телеги. — Трава-то какая!.. Роса-то какая! Вот и весь ее разговор. Только в гневе она произносила более развернутые речи. Досталось от нее райисполкому, когда ехали по бревенчатому мостику, перекинуто му через грязную низинку, в которой стояла вода, заросшая кувшинками и осокой. Каждое бревнышко подбрасывало телегу, уподобив ее решету, через которое хозяйка просеивает муку. Матрена чуть не откусила кон чик языка, а Савелия на одном толчке совсем сбросило с телеги, и он не шлепнулся в воду и не нарвал кувшинок только потому, что успел ухва титься за столбик — черный покосившийся столбик с заостренной вер шинкой, обрызганной, словно известкой, куличиным пометом. Кулики си дели на кочках и на черных кольях, выступивших из воды, и хвалили свое уютное болотце, кувшинки и осоку... Лошадь из колхоза дали не Савелию с Матреной, а Груне. На этой неделе ей вырешили премию — сто литров молока. — А куда мне его?! — даж е напугалась Груня, услышав такую при ятную новость. — Простоквашу делать, что ли? — Куда хочешь, туда и девай! — строго ответил председатель кол хоза Маринин. — Заслужила — получи, а там... делай простоквашу или кашу-малашу — это дело твое... Вези на базар. Запряги коня, какой на тебя глядит, только моего Реактивного не трогай, и поезжай. Так она и сделала, взяв молоко из вечернего надоя, и на телеге сто яли теперь, позади корзин, две алюминиевые фляги, обернутые свежей травой, мокрой от росы. С продолговатым смуглым личиком, с мушкой-родинкой под левым глазом, от которой Груня с радостью избавилась бы, тогда как другие на лепляют себе на лицо искусственных мушек да еще и деньги платят за Это сомнительное украшение, — Груня сидела спиной к флягам и к роди телям и говорила; — Вот видите, как нехорошо получается! Коня дали мне, а прихо дится и вас брать с вашей смородиной, чтоб она перевернулась да рассы палась вот на таком мосточке, какой сейчас проехали! — Типун тебе на язык! — с гневом и ужасом воскликнул Савелий, ошеломленный жестокостью дочери. На голове Груни красовался китайский платок, словно отрезанный от радуги, на руке — часики «Заря», на ногах — лакированные туфельки и капроновые чулки, которые она высоко ценила уже за одно только назва ние: капроновые!.. Слово-то какое!.. А платье было на ней кирпичного цвета, с пуговицами, похожими на вишни. — Ничего, доченька, ничего!—успокаивала мамаша, любуясь Груней.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2