Сибирские огни, 1960, № 10
Хозяйственники нередко сами бросают ся очертя голову навстречу опасности. То же случилось и с Валуевым...» Хотя на самом деле произошло нечто другое, и Балуеву не пришлось самому лезть в трубу, чтобы вытащить оттуда потерпевшего — это успели сделать другие, — но патетика, прозвучавшая в кратеньком отступлении автора, при дала всему эпизоду особенную эмоцио нальную окраску, заставила по-иному взглянуть на Валуева, позволила обна жить его душу, ее постоянный высокий настрой. Так, отступления превращают ся в органическую и необходимую часть повествования. Даже пейзаж в книге «развернут» в заостренно-полемическом тоне: «Осень есть осень — сезон, узако ненный для выражения печали, грусти и даже уныния... Психологи убедитель но доказали в своих сочинениях, что погода может оказывать большое влия ние на душевное самочувствие челове ка... Очевидно, в силу этого обстоятель ства мировая поэзия столь богато насы щена описаниями природы в различные времена года... Душевным бурям, вы званным личными и общественными при чинами, грозно аккомпанируют бури в природе... Балуев оскорбительно отзы вался о небе и земле, которые в эти дни как бы соприкоснулись меж собой рых лым, водянистым туманом. Но то, что в пору осени он залез в болото, совсем не отражалось на состоянии его психики. Даже наоборот, выглядел весьма бод рым». Безусловно, эти нарочито стилизован ные фразы и угловатые с вызовом заме чания, вроде — «как видите, Балуев не свободен от отдельных недостатков» или: «чтоб не быть заподозренным в подхалимаже, я должен оговориться...», — разрушают нужную в художествен ном произведении пластичность изобра жения, порою как-то «не звучат» и даже диссанируют самой удачно найденной «музыки» вещи. Но когда я, не замечая того, с огромным удовлетворением п о- г р у ж а ю с ь в творчески напряжен ный мир Балуева, когда я в и ж у , как артистически работают Лупанин или Шпаковский, когда я у з н а ю , как все рабочие стройки относятся к делу, и тут же читаю: «Да, люди, которые обладают даром самозабвенно, с великим, все пог лощающим сосредоточием отдавать се бя целиком колдовскому, завораживаю щему очарованию труда, — счастливые люди» — я невольно вспоминаю велико лепную, правда, лишенную угловатостей, но близкую по характеру поисков прозу Ольги Берггольц и при этом думаю: «А кто сказал, что толстовская живопись или гончаровская пластика является единственным универсальным средством для выражения истинного духа и нашей эпохи с ее буквально бешеным темпом развития, с ее удивительными достиже ниями, опережающими человеческую фантазию, с ее потрясающими открытия ми, стоящими за гранью видимого чело веком мира?» Нам нужен сегодня сме лый поиск, как, быть может, никогда раньше, нам необходима «разведка бо ем», и кажущаяся необычность формы и стиля, по-моему сегодня оправдана. Суть в том, что делается это В. Кожев никовым не ради оригинальности, не для того, чтобы кого-то ниспровергнуть, — такой поиск ничего не стоит, — а для того, чтобы лучше рассмотреть настоя щего хозяина новой эпохи — советского человека, человека грядущего. Причем рассматривание это происходит «под флагом» самого гуманного, полного ве ры тезиса — . В КАЖДОМ ЧЕЛОВЕКЕ у / ЕСТЬ ПРЕКРАСНОЕ, — особенное, редкостное, и нет выше радости, чем уметь увидеть это в человеке...» Вадим Кожевников вме сте со своим^ центральным героем убежден: «Сейчас, смотри, как красиво жить на свете! Вот-вот уже оно, это вре мя коммунизма, и в каждом человеке хоть чуточку да светит оно. Вся задача в том, чтобы во всех оно побольше све тилось». Подавляющее число героев, если не все, и видятся писателю с этим светящимся в них «временем коммуниз ма». Свой эстетический идеал В. Кожев ников не конструирует из благопожела- ний, а берет из потока жизни с ее кон трастами и противоречиями, с ее «тре бухой». Нет, это совсем не та бесстраст ная и бестрепетная «правда», которая якобы непременно вытекает из «сочета ния хорошего с плохим», и не та. по которой «даже самый положительный герой обладает пищеварительным аппаг ратом со всеми вытекающими из этого факта процессами», а та, которая разли та теперь повсюду, и как бы мы ни кру тили и ни вертели называется «светом коммунизма». О нем, прежде всего, бес покоится писатель, его стремится рас смотреть он как следует, им живут его герои и он сам, потому что этот свет и есть неопровержимая ' правда нашего века! Писатель разглядел его в недалекой и наивной девчушке Пеночкиной, которая, ну просто, не может и не умеет жить вне коллектива и с такой ошеломляющей откровенностью, которая, видимо, редко будет встречаться и при коммунизме, но которая весьма знаменательна и трога тельна в ней сегодня. Девчушке не хва тает пока культуры, но существо новой завтрашней морали она отлично пони мает и изо всех своих малых сил стара ется действовать в полном соответствии с нею, не насилуя, однако, своего харак тера. Отзывчивая, на редкость, до про стоватости доверчивая, полная только добрых чувств к людям, она еще не до росла до того, чтобы разобраться и в людях и в самой себе, ей все кажется
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2