Сибирские огни, 1960, № 10

иное, новое, только что узнанное. Вот я заканчиваю и последнюю, 164-ю страницу: «И, дочитав эти записи, неко­ торые могут спросить: «Да, в самом де­ ле! Ведь ты обещала нам дневные звез­ ды — где же они?» На что я отвечаю: «Я раскрыла перед вами душу, как створки колодца, со всем его сумраком и светом. Загляните же в него! И если вы увидите хоть часть себя, хоть часть своего пути — значит, вы увидели дневные звезды, значит, они зажглись во мне, они будут все разго­ раться в Главной книге, которая всегда впереди, которую мы с вами пишем не­ прерывно и неустанно...» И тогда мне стало ясно: и то, что я написал, и то, что я допишу, это всего лишь посильное участие в Главной кни­ ге, которая непрерывно и неустанно пи­ шется не только автором, но и каждым читателем, каждым добрым человеком страны моей. И еще мне ясно стало, что лишь кни­ га, выдерживающая многократное чте­ ние, и является частью непрерывно и не­ устанно создаваемой человечеством Главной книги. Книга, усваиваемая це­ ликом и без остатка при первом же чте­ нии, — тощая духовная пища. Да и духовная ли?.. На обсуждение «Дневных звезд» я отправился в каком-то смятении чувств. Меня преследовало ощущение какого-то у д и в л е н и я перед заново увиденным в книге, преследовало и опасение, не проглядел ли я каких-то главных звезд, притаившихся за раскрытыми створками разверстой передо мною души-колодца. Вступительное слово произнес талант­ ливый критик Павел Громов. Он сразу обратился к внутреннему роде т в у «Дневных звезд» и «Былого и дум». Все выступавшие говорили о бесстрашии личного начала, давшего писательнице возможность с такой пластической силой воспроизвести историческую реальность событий. Приведены были и слова Гейне о трещине мира, прошедшей сквозь серд­ це поэта. И вот эти-то гейневские скорб­ ные слова, примененные к «исповеди- проповеди» с о в е т с к о й писательни­ цы, вдруг зазвучали для меня фальшиво и чуждо, и эта раздражающая чуждость помогла приблизиться к пониманию ис­ тинного своеобразия книги «Дневные звезды», исторически решительно и принципиально отличной от «Былого и дум», от гейневской скорби. В интимнейшей главе своих мемуаров, в «Кружении сердца», Герцен счел воз­ можным сопоставить немецкого поэта Гервега, посягнувшего на семейный очаг русского писателя-революционера, с Наполеоном маленьким, узурпировавшим честь Франции. Признание историческо­ го значения ч а с т н о г о л и ц а было протестом против гнета государственно­ сти, протестом против чугунной неумо­ лимости державного начала. Духовная драма Герцена порождена была, как говорил Ленин, крахом б у р ­ ж у а з н ы х и л л ю з и й в социализме. Отсюда скептицизм, пронзительная боль его автобиографической эпопеи. Герцен говорил о б ы л о м , е г о д у м ы по­ священы были трагизму и благородному величию отшумевшей битвы. По-своему, пусть иными словами, но и он ссылался на трещину мира, расколовшую сердца лучших людей его времени. Вот почему в дневнике своем Герцен и загадывал, поймут ли, оценят ли грядущие люди весь ужас, всю трагическую сторону существования людей его поколения. Остановитесь, — обращался он к по­ томкам, — с мыслью и с грустью перед камнями, под которыми мы уснем, мы заслужили вашу грусть. В «Дневных звездах» также имеется сцена «клятвы», напоминающая знаме­ нитую отроческую клятву на Воробье­ вых горах, перед лицом Москвы. Главка «Ленин» является кульминацией книги, сцена клятвы двух девочек, под траур­ ный гул Невской заставы шагнувших из детства в юность — философское раскрытие всего повествования. «Мы повзрослели и возмужали сразу на несколько лет в тот жестоко мороз­ ный день, когда засугробленная, заинде­ вевшая рабочая окраина, Невская за­ става, рыдала над Ильичем всеми гуд­ ками всех своих чугунолитейных заво­ дов, всех своих прядильно-ткацких фаб­ рик — тех, что встали за ним, тех, что- шли за ним в семнадцатом году, — за­ хлебываясь гулкими прерывистыми гуд­ ками паровозов. Она голосила, как рус­ ская вдова или мать, потерявшая сына, она рыдала в голос безоглядно, само­ забвенно, долго-долго — осиротевшая бревенчатая и дощатая, заваленная ве­ череющим снегом Невская застава». И испытывая «озноб восторга» от то­ го, что «меня отдельно нет», а есть что- то огромное, слитное с этим всеобщим горем, вырастающим в какой-то вызов всему миру, в торжество народного един­ ства... «— Валя, — наконец сказала я, —■ я вступлю в комсомол. Немедленно. Мне не хватает лет, но я упрошу... Бабушка против из-за бога, а мама — из-за маль­ чишек. Но я все равно вступлю. — Я тоже, — негромко отозвалась черненькая худенькая Валя Балкина... Мы говорили, все еще стоя неподвиж­ но, навытяжку. — Валя, я должна открыть тебе страшную тайну. Я уже довольно давно не верю в бога. Знаешь, его нет, Валя. — Знаю, — ответила Валя. — Я то­ же вступлю в комсомол. — Валя, — сказала я, почти зады­ хаясь от странного нового счастья, — я вступаю в комсомол и буду профессио­ нальным революционером. Как Ленин». Если из этой высокой патетики изъять ребячьи фразы «Бабушка против из-за