Сибирские огни, 1960, № 10

том, что структура фразы не соответст­ вует характеру молодой и бойкой кол­ хозницы, прошедшей советскую школу и усвоившей русский литературный язык. В том-то и дело, что характер современ­ ного языка деревни художник призван воплотить в его стремительном обновле­ нии, отразившем богатство н а р о ж д а ю ­ щ и х с я явлений действительно с т и. «Оногдась» и «тончава» как бы закреп­ ляют былую неподвижность деревенского сознания, тогда как автор ставил перед собою противоположную задачу — по­ казать жизнеутверждающую силу кол­ хозной нови. Но тогда в романе Федо­ ра Абрамова языковая характеристика Варвары требовала не архаики, извест­ ной нам по словарю Даля, а словообра­ зований, выкованных новыми обществен­ ными отношениями деревни. Некогда в письме к Е. П. Гославскому от 23 марта 1892 года А. Чехов писал, что, судя по Гоголю и Толстому, пра­ вильность не отнимает у речи ее народ­ ного духа, тогда как «мы-ста» и «шаш- надцать» производят впечатление мель­ кающих в глазах мушек, мешающих смотреть на ясное небо. В произведениях, посвященных доре­ волюционной деревне, злополучные «шашнадцать» закономерны, они дейст­ вительно являлись горестным выраже­ нием всеобщей отсталости русского крестьянина. Зоркость советского писа­ теля проявляется отнюдь не его стара­ тельным оснащением речи персонажей диалектами, уже более ста лет тому назад закрепленными словарем Даля. Нужно уметь подслушивать живую речь, далеко ушедшую от классического «Тол­ кового словаря», — в сегодняшней де­ ревне эта речь революционизируется, стремительно обогащаясь новыми поня­ тиями, потребовавшими новой словарной оснастки. В романе «Братья и сестры» колхозница Дарья, выступая на собра­ нии, решительно и умно отстаивает до­ стоинство женщины. Когда, обращаясь к председателю колхоза, она говорит: «Бригадиров по номерам кличешь, а мы лошадей по имени зовем», то как-то не верится, что ей же принадлежит фраза: «Как з а ч а л ты, Харитон Иванович, под­ пруги подтягивать, д а к ч у р у не зна­ ешь». Женщин советской деревни, вы­ двинувшей из своей среды замечатель­ ных организаторов колхозного производ-' ства, государственных деятелей, уверен­ но подымающихся на трибуну советского парламента, нет смысла тянуть ко всем этим «зачал», «дак» и «чуру», отлично истолкованным все тем же Далем. Из этого не следует, что мы отстаи­ ваем дистиллированный язык, начисто стирающий различия между теми или иными группами населения. Писатель, обладающий художественным тактом, найдет меру индивидуализации, обра­ щаясь к новой действительности, он по­ старается эту новизну выразить мудрой, народом о б о г а щ е н н о й речью. Еще Чернышевский в диссертации по эстетике указывал на господство в ли­ тературе мелочной погони за эффект­ ностью отдельных слов. Когда Федор Абрамов пишет: «Надеялись на Ильин день — редко бывало, чтобы Илья не о т б и л г р е б ь » , — он отдает дань по­ добной погоне за эффектностью слова, создающего в и д и м о с т ь народной до­ стоверности. Человек советской России, как прави­ ло, заговорил общенародным языком: своей родины. Язык этот богат, могуч, прекрасен: он неустанно обогащается словами, порожденными социалистиче­ ской действительностью. Больше того, язык этот такими словами, как «спут­ ник», уже не впервой вторгается в ино­ земные языки, заставляя русскими на­ именованиями обозначать явления, по­ рождаемые советской неиссякаемой энергией. Во всех видах нашего искусства но­ ваторская энергия является главным ус­ ловием развития, поэтому за поисками нового остается исторически безусловное преимущество. За десять лет до Испанской трагедии советский поэт Михаил Светлов написал лирическое стихотворение «Гренада». С неповторимым грустноватым и в то же время озорным юмором поэт приметил в Испании «Гренадскую волость» и пле­ нил нас неожиданностью этого чудесно­ го словосочетания. Сколько прошло пе­ ред нами стихов, посвященных интерна­ циональной дружбе народов, сколько было в них превосходных и гордых слов, сколько пламенных призывов, но в этом щедром разливе поэтических чувств; особо блестят и пламенеют стихи о рус­ ском парне, который пошел воевать, чтоб в далекой Гренадской волости от­ дать землю таким же, как он, крестьян­ ским парням. И там волость, и там земля, и там те же крестьянские натруженные руки. И стало все таким близким, родным, сво­ им и наболевшим, что через десять лет в окопах испанской гражданской войны бойцы интернациональных бригад уже на всех языках мира пели эту подлинно­ народную, необыкновенно душевную песню о русском хлопце, отправившемся воевать за крестьян Гренадской волости. Стихи говорят о громадном, о том, что> стало новой верой миллионов простых людей; громада содержания выражена с покоряющей стыдливой скромностью, и стихотворение, никак не претендовавшее на народность... стало народным. Новое словосочетание «Гренадская волость» выразило глубочайшее содержание эпохи. Мы отнюдь не собираемся порочить всякое обращение писателя к необычно­ му словоупотреблению. Поэт Анатолий Клещенко — таежный охотник. И это