Сибирские огни, 1960, № 1

чем живут, для чего живут и как надо жить. Вспомни-ка нашу молодость, Яков! Сколько было таких проблем! Месиво мучительных вопросов. Все умничали, все хотели умнее один другого выразиться, а получалось толь­ ко непонятное да путаное. Вспомни-ка! Сегодня человек говорит: я — ни­ цшеанец! Через неделю уже заявляет: я — толстовец! А там, смотришь, ходит, повесив нос, разочарованный, обсасывает Леонида Андреева, ора­ торствует: жить бесполезно, лучший выход человечеству — застрелиться всем в одну минуту. Жили, как в лесу блуждали. Все чего-то хотели, а чего именно — не знали. А вот у большевиков все ясно. Зачем человек живет, чего добивается, как будут жить будущие поколения. Дебри вся­ ческой путаницы повырубили, вывели человека на чистое место, указали на солнечный восход и сказали: видишь? Вот тебе и дорога. Айда к сол­ нышку. Будем строить социализм. И до людей дошла эта ясность! Жить так, чтобы поскорей построить социализм. Мать сына ласкает, говорит ему: «Расти, родной! Ты до коммунизма доживешь». То, бывало, всегда от­ личали: вот идея, а это — практика. Тут идея и практика едины суть. Д о ­ бился повышения урожая на центнер с гектара — за идею боролся и победу одержал. Всякое дело — идейное. — Философ ты, Тихон, все-таки! — заметил Бизяев. — Не философ я, Яков, нет! Это все из жизни! Теперь и философия не отвлеченная, теперь сама жизнь — философия. Попробовал бы кто лет сорок назад со своими идеями насчет переделки тундры высунуться. В лучшем случае сказали бы: фантазер, а то и просто — сумасшедший, и делу конец. А сейчас за Крушинским — сила. Он от имени народа дей­ ствует и для народа. Тут-то и сила у него, уверенность. Вот запряг меня, оседлал и требует. И я должен работать: ведь не для себя Крушинский требует. Он идею народную осуществляет. — Подменили тебя, Тихон, — заключил Бизяев. — Страшно поду­ мать, что из тебя сделают, ты сам не боишься? — А боюсь. Начистоту говорю: боюсь. А ну, не выйдет? А ну, в са­ мом деле не вырастет? Что я скажу людям? — А ты пойди Крушинскому скажи: боюсь, мол... — Сам сходи, когда тебя припрет. Впрочем, заговорились мы... Надо мне поработать. И он сидел до глубокой ночи, писал, подсчитывал, как проще делать дело, чтобы добиться лучших результатов, и тени многих забот легли на его лицо. Рано утром Тихон Кузьмич вскакивал с постели и спешил в теплицу. Там все было уже высажено и посеяно. В лаборатории, заменявшей пока Тихону Кузьмичу рабочий кабинет, до самого потолка тянулись полки, заставленные мешочками с семенами, с ярлыком на каждом. Войдя в теп­ лицу, Тихон Кузьмич сразу подходил к термометру, а за ним брел истоп­ ник мордвин Матвей Иванов, жизненное несчастье которого состояло в том, что серебряные столбики ртути никак не хотели держаться у той точ­ ки, которую указывал ему Тихон Кузьмич: то забегали выше, то спуска­ лись ниже. И от этого Матвей имел почти ежедневные неприятности. Прикрепленный к столбу термометр отсвечивал, и не сразу можно было разобрать, у какой черты кончается тонкая и блестящая нить ртути. Тихон Кузьмич всматривается, приподнявшись на цыпочках и склонив го­ лову набок, обращается к истопнику: — Опять! Опять на целый градус! Ты смотрел ли на термометр-то? — Я смотрела, всю ночь смотрела, — отвечал истопник, путая муж­ ской и женский род. — Ну, вот, смотрела-смотрела... Ты, поди-ка, спал ночью, завернув­ шись в шубу. Я у тебя, Матвей, шубу отбирать стану на ночь. Ты пойми— я тебе который раз об этом толкую? Ты тут не истопник, а ответственный