Сибирские огни, 1959, № 8

Высокую, Седую Любили и побаивались мы. ...Беда, в голодном городе лютуя, Нагрянула и к нам в конце зимы: Она упала, строгая, Прямая, Всем телом, Навзничь, Мел не разжимая... Ее снесли в военный лазарет — В родную школу — преступив запрет. И нет ее. И дом давно разрушен, Дом с шаткими ступенями крыльца... Нам эта школа закалила души И сделала из каждого — Бойца. С Ч А С Т Ь Е Оно какое? С этой губкой алой, курносенькое, в тапках на резине, что в скверике томилось, ждало -ждало и бросилось к какому-то верзиле? А может, счастье — это ребятишки, жена в передничке, с руками в тесте, гераньки, занавесочки, сберкнижка, а в воскресенье — выпивка у тестя? А может, счастье проще: над деталью проколдовать до сумерек до зыбких и сделать чудо из холодной стали и разогнуться с гордою улыбкой? Была война — Я враждовал с нуждою, в очередях толкался у оград, ходил в тряпье, питался лебедою, а пайке до беспамятства был рад. И у станка — о ней, ржаной и вязкой, врывались думы в яростный мой пыл. Для вдохновенья светлого, для ласки в те годы я не приспособлен был. Я был суров — привык к ограниченьям. А нынче властно требует душа большой любви, рабочего горенья и лепета и смеха малыша.