Сибирские огни, 1959, № 8

Степь изменилась за ночь. Вчера над плоской белой степью висело тяж елое холстинное небо, и голые прутья берез метались под ветром, как косые хлысты дождя. А сейчас над снегами — глубокая лазурь. Марии, привыкшей к дымно-голубому холодному небу московской зимы, краски сибирского зимнего дня кажутся яркими до неправдоподобия. Ее окру­ ж ает сказочный мир. Деревья торжественной белой вязью выписаны в синеве неба. Обросшие инеем ветви склоняются под сверкающим грузом, •опускают долу гроздья необлетевших семян или упрямо выставляют вверх каждый сучок, будто растопыренные, мохнатые пальцы. Воздух набит •сверкающими иглами. Мария натягивает платок до бровей, ворсинки на нем становятся седыми от ее дыхания. Вдоль дороги стоят березы. Плакучие тонкие ветви, как белоснежная пряжа , вывешенная на просушку в солнечный дене$. Сквозь кору просве­ чивает розовое живое тепло, и на целине, возле голубого приямка, лежат короткие полуденные тени. Однажды Сашка сказал, что белый цвет самый скучный и белая кра­ с к а скучная, и годится только для того, чтобы замазывать кляксы в тет­ радях. Он заявил, что белый цвет всегда одинаковый, все равно ничего не бывает белее белого. ...Я хотела бы показать тебе степь, сын. Кажется, и правда,— ничего на свете не может быть белее облитой солнцем снежной целины. Но кто- то проложил лыжню, видишь? З а яц вдавил ямки следов. И вдруг к аж ­ д ая вмятина и бороздка поймала солнечный свет и загорелась еще осле­ пительнее, еще белее. Взбираюсь на высокую заснеженную гриву. Ночью тут похозяйнича­ л а пурга. Маленькие снежные волны застыли, как она гнала их — гребня­ ми к северу. А потом верховой ветер лизнул их влажным языком, и гре­ бешки заслюденели, засветились такой ожесточенной белизной, что веч белая степь рядом с ними погасла, стала голубоватой и неяркой... Тишину режет скрип полозьев. Марию обгоняет плетеная кошева. Низкорослый конек оброс кудрявой изморозью. В кошеве сидит одетый в тулуп человек, огромный, как медведь. Он натягивает вожжи. — Довезти до Глушкова?— из глубины овчины вырывается звонкий юный голос. Конек рвется вперед, возница сдерживает его. Две закутанные до бровей фигуры, хлопая седыми ресницами, молча разглядывают друг друга. Из тулупа вылезает рука в вязаной рукавице, опускает овчинный воротник. Из-под светлых колечек волос на Марию глядят удивленные синие глаза. — Марийка, ты? Тпр-р-ру, Карька, леший, постой хоть минуту,—- Црцчит Ася Быстрова,— лезь в кошеву, скорей, Марийка, а то я не удер­ ж у его! Конек дергает, и Мария на ходу валится в сани. Барахтаясь и устраи­ ваясь в мерзлом сене, они с Асей награждают друг друга поцелуями в стя­ нутые морозом губы. А конек принимает возгласы и чмокания на свой счег и мчится во весь дух. — Аська, сумасшедшая, он нас вывалит! — Ну и пусть вывалит! Так тебе и надо, пропажа окаянная! — Я не пропадала... — Ни разу не могла позвонить, ни разу! Не могла, да? — Аська, до чего мне тебя не хватало. Знаешь, как передали 13 де­ кабря в «Последний час», что немцев под Москвой... — Вывали ее, Карька, к чертям, в сугроб вывали! Я-то хорошо знаю, что было после «Последнего часа», я все телефоны оборвала, сто раз зво­ нила. Сашка отвечает: «В командировке», и опять «В командировке». Не мать, а бродяга! — Асенька...