Сибирские огни, 1959, № 8

Улукиткан неодобрительно качает головою, хочет что-то оказать, но, видимо, щадит меня. Знаю, с ним этого не случилось бы. — Однако, ходи отсюда будем, тут холодно,— говорит он. Но в голосе его неуверенность: смогу ли я сейчас ,передвигаться. — Нет, я никуда не пойду... — Хорошо, я буду ходи,— говорит он, ,к моему удивлению,— только ты сюда сядь, за большой камень, тут теплее. — И старик, подостлав мох, помог мне перебраться на новое место. Он накрыл мои, почти бездействующие, ноги своей телогрейкой, сделал из камней заслон от ветра и, не сказав ни слова, исчез. Я не спросил, куда он по­ шел... Отдаляющийся стук камней отмечал его путь в темноте. Снова я один во власти молчаливых скал под звездным небом. Кажется, сразу усилилась боль. Все тело ноет, словно полк солдат прошелся по мне кова­ ными сапогами. Во рту все еще неприятный привкус крови, хочется пить... Боюсь пошевелиться, а думы плывут и плывут неровной чередою. Человек со всем быстро свыкается, и меня уже не удивляет застывший пе­ ред глазами пейзаж скученных скал, поднявшихся в темноту безоблачного неба, развалины утесов, безмолвие ночи. Живут только звезды. Как страстно', живо светят они! Я мог бы всю ночь любоваться картиной далеких миров, наблюдать переливы разноцветных огней, прослеживать пути созвездий. Но боль снова и снова возвращает меня к печальной действительности. Как холодно стало! Ско­ рее бы день! Слышу, где-то справа и далеко стукнул камень. Кто бы это мог быть? На­ прягаю слух, жду. А утро вдруг распахивает восток, и оттуда, из-за зубчатых хребтов Стано­ вого, сочится нежный, голубеющий отсев наступающего дня. А нижние отроги еще тонут в свежести июльской ночи. Опять стукнул камень, но теперь ближе и яснее. Пытаюсь разгадать, чьи шаги тревожат покой гор, и ,с болью вспоминаю пропавший карабин. Без него жутко в этом молчании, среди скал. Но вот вижу, кто-то высунулся из-за гребня в порозовевшую полосу утра и замер бесконтур- ным силуэтом. Узнаю Улукиткана. Эго он возвращается с охапкой сухих дров, и теплая человеческая радость заполняет мою душу... Он молча спускается ко мне, снимает с плеч дрова, тяжело, устало садится на камень рядом. — У-ю-ю, — вырывается из его груди старческий вздох. Мы оба молчим, оба захвачены одним хорошим чувством удовлетворения, которое трудно выразить словами. Как я благодарен ему за заботу, за то, что он не покинул меня, за эту молчаливую сцену! Старик разжигает костер, помогает мне пересесть поближе к огню. Совсем уходит ночь. Все становится понятным, доступным, исчезают тайны звездного мира. Косые потоки света обливают далекие вершины, нашу убогую стоянку, падают на рыхлый туман, упрямо ползущий со дна обширного ущелья. В безмятежной синеве неба парит хищный беркут. Я достаю кусок лепешки, пристраиваю его к огню. Старик тоже извлекает из-за пазухи лепешку, отогревает ее, и мы молча жуем. Туман густеет, наливается сумерками, превращает огромные горы в ничто. З а его пеленой чудится страшная пустота. Вдруг где-то на отроге прогремели камни, звук стал приближаться к нам прерывистым стуком. —- Кто это может быть? — спрашиваю я старика. Тот пожал плечами, встал. Мы долго прислушиваемся. — Однако, баран мой след нашел, убегает,— твори т Улукиткан, подсажи­ ваясь к огоньку и доедая лепешку. Стук отдаляется, затихает, потом снова зарождается и совсем близко. Старик