Сибирские огни, 1959, № 6
Собачни со всего околодка слетелось! Пришлось добавочный караул ставить, — стаи отгонять. Сидят невдалеке песики, жалкуют, воют с ап петита. Шутка ли, такая пожива пропадает! А Луку Естафьевича наизнанку выворачивает. — Берегись, — кричит,— православные! Щас душу выблюю! Чуть тепленького домой привезли. Уложили в постелю, а он и при знак жизни терять стал. Домашние за батюшкой послали. Тот приходит, а Лука Естафьевич опять в чувствие вернулся: ему, видишь, с другого конца отомкнуло. Батюшка поглядел, послушал и вещает: — Рано аз, иерей, грядеши. С таким пищетрактом он до судного дня проживет да еще архистратига Михаила трубу заглушит! К тому времю и я погодился. Два каких-то манифеста сжег, пол крынки пепела навели, и заутробил ему. Русло-то и перекрыло! К вече ру мы с ним уже по рюмочке приняли... Тут он мне и отповествовал все это... Он, видишь, подозревает, что ему от коньяков с ханжой худо сде лалось, а на мой резон — от пороху это. Матвейка, поперешный, обратно в спор: — Мастак, ты, лекарь, раскасторивать! Порох опять приплел? По рох он порох и есть. Правильно купец думает... Хватанул смеси, а жалу- док и обробел. — Это у тебя, тощалого, от рюмки обробеет, а у Луки Естафьевича чрева бывалые. По дюжине шанпанских выпивал и цыгана переплясы вал. Капитан-то, на твой ум, от чего заболел? — Ну, дак, поспешай давай! Одного классового паразита отходил, беги и этого лечи! А что у партизана чирь сел, вторую неделю шею на манер волка ношу, это тебе начихать?! Под трибунал таких лекарей! И—- к высшей мере... Сцепились мужики, — пришлось командиру «разойдись!» кричать. К этой поре согласились мы, значит, всеми отрядами на калмыковцев навалиться. С левобережными тоже связались. Ждем приказа. Мокеич опять в город отбыл. Там под суматоху подпольщики, совместно с наши ми засыльными, арестованных должны были вызволить, и он — вроде связного сгодился. Капитана этого в Верховную Ставку вызвали — са мое подходящее время. Ладное дело тогда получилось: и калмыковцам вложили, и товари щей взяли, и боезапасу добыли. Федю каждая землянка в гости зазы вает. Не чаяли в живых видеть, а он опять, зубы наголе, ходит, словно бессмертный. Мокеич на радостях загулял. Такого звонкого песняка вы дает, аж кони вздрагивают. Увидал Матвейку — останавливает: — Ты, вот, с малого ума, Федин порох браковал... Эх, голова два уха! От него1сам Колчак округовел. Дал ему капитан понюхать из таба керки он и ошалел. Царской водки требовать начал. Его отговаривают: — Ваше, мол, верховное величество! Ее по глупости «царской» на звали. Ее, ни в Европе, ни в Азии, ни, даже, в Черной Арапии, ни один государь не пивал. Кислота это. До ужасти едучая! Ей по металлу тра вят. А ежели, упаси Христос, внутре принять — до слепого отррстеля в уголь все сожгет! Ни державы тогда, ни скипетра не надо. Растолковывают ему по-хорошему, а он свое: — Подать царской!!! Попугай на жердочке сидит и тоже орет: — Подать царской!!! Колчак изобиделся, поймал попугая, головку скусил и рвет перо. Вовсе неладно дело! За архиреем послали: «Что делать, мол?». Тот присоветовал в Иртыше либо в Омке его искупать. «Отводосвятим, мол. Устрою ему иордань, авось остынет».
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2