Сибирские огни, 1959, № 6

«и без того осунувшееся, но непреклон­ ное Лицо». А если так, если автор способен ви­ деть, слышать, воображать, чувство вать. если приведенная выше глава — всего лишь случайная неудача, то не увидит ли он и больничный коридор и дверь операционной, не найдет ли в себе силы вообразить, что должна была испытывать Зина и что испытал Ни­ колай? Не может ли автор отыскать кир пичи, чтобы заложить оставшуюся в стене пустоту? Редактор должен попытаться разбу­ дить, растолкать уснувшую память ав­ тора, поставить на работу его уклонив­ шееся от труда воображение. Он должен сделать попытку обратиться к тому, что Станиславский называет «эмоциональ­ ной памятью», а писатели обычно — «опытом переживаний». « ...Без опыта переживаний литерато­ ру делать нечего,—говорит К. Федин,— Его личный опыт, его радости и страда­ ния — это одно из драгоценнейших бо­ гатств литературы, без которого в ис­ кусстве и шагу нельзя сделать. Этим опытом художнику надо особенно доро­ жить. Ведь именно в нем кроется се­ крет воспитательного воздействия произ­ ведений искусства». — Приходилось ли вам, — может спросить редактор, — вам самому когда- нибудь лежать в больнице? Приходи­ лось ли навещать кого-нибудь из близ­ ких или стоять в коридоре, ожидая кон­ ца операции?.. Помните эти минуты? Поднимаясь по лестнице, вы не узнали себя в зеркале — оказывается, вы уже в халате, а ведь не заметили даже, как надевали его, как завязывали тесем­ ки на рукавах... Вот и белая дверь: там — операция. Припомните, как течет в ожидании время? Досадуешь, что дверь такая безукоризненно белая; гля­ дишь на нее, и кажется: царапина, пятно, бугорок вздувшейся краски — и было бы легче. А то эта гладкая, ров­ ная белизна совершенно немая. Если бы хоть на минуту отвлечься1 Стара­ ешься разглядеть на другом конце ко­ ридора лица больных. Их двое; опи сидят на подоконнике, чуть отодвинув­ шись друг от друга, и смотрят на свои сжатые кулаки. Кулак разжался — раздается звонкий, веселый, какой-то форсистый стук костяшек, щелкающих о подоконник. Вот что — они играют в домино! Они могут играть!.. Снова упираешься взглядом в двери, пытаешь­ ся отыскать на них хотя бы царапину. И вдруг, безо всякого предупреждающе­ го звука, двери легким толчком изнут­ ри отворяются настежь. Санитары катят бесшумную коляску. Это ваш больной. Он лежит низко, без подушки. Глаза за­ крыты. Почему у него такие черные брови? Это, верно, потому, что от нар­ коза побелело лицо. Мешая санитарам, вы делаете несколько шагов рядом с ними, вглядываясь в это белое замкну­ тое лицо, как минуту назад вглядыва­ лись в немую дверь. А потом бросаетесь навстречу врачу. — А помните ли вы — если вам слу­ чалось лежать в больнице самому — с него начинается больничное утро? В сущности, еще ночь. Темно. И вдруг слышится отдаленное металлическое звяканье. Это санитарки моют в коридо­ ре пол, стараясь не шуметь, но дужки ведер звякают, падая. Шесть часов. По­ том входит сестра. Она несет стакан с термометрами, и термометры тихонько звенят, задевая друг друга. Это — семь. Потом начинается подготовка к завтра­ ку. Ложку, хлеб, сахар — кладет на тумбочку санитарка. И убегает. Второй приход:' масло, нож, кружка... Опять убегает. И только потом: каша, чай. Постарайтесь же представить себе, как прислушивается к звяканью ведер, к шагам санитарки, ко всем этим утрен­ ним звукам человек, который вчера еще был зрячим, а сегодня изучает звуки, будто азбуку, или, вернее, цифры на циферблате невидимых часов? Чем ста­ нут для него в эти первые дни слепоты бряканье друг о друга чайных кружек? Цель подобного разговора вовсе не в том, чтобы подарить автору одну из найденных редактором деталей: звя­ канье кружки или черные брови. Де­ таль, взятая из чужих воспоминаний, редко приживается в тексте. Да и не нужны автору редакторские воспомина­ ния: у него свои есть. Привести их в действие — и их хватит на Николая и Зину. Цель подобного разговора только в том, чтобы случайной деталью разбе­ редить память автора, вывести на ра­ боту его собственное воображение. «Не вижу разницы... сам ли артист воскрешает в себе свои жизненные вос­ поминания,— говорил Станиславский, — или это он делает с помощью посторон­ него лица. Важно, чтобы память храни­ ла и при данном толчке оживляла пере­ житое». Дать этот толчок и должен уметь ре­ дактор. А для этого, разумеется, его собственное знание жизни, его опыт пе­ реживаний, его эмоциональная память должны быть богаты. «Важно одно — оживить, привести в движение нетронутый слой тех личных впечатлений бытия, который лежит в душе каждого и обычно изгнивает бес­ плодно», — писал Станиславскому Горь­ кий. ...Убедившись, что под тонкой фане­ рой стена в одном месте пустая, редак­ тор должен побудить автора подвезти к этому месту кирпичи. А для этого надо научиться затрагивать «нетронутый слой личных впечатлений бытия».