Сибирские огни, 1959, № 6

Тщательно отутюженный китель, наки­ нутый на плечи, как-то по-особому взби­ тая подушка на кровати и даже живые цветы в стакане, невесть откуда добы­ тые в такое время, — все говорило о присутствии женщины. — Это я сейчас так поумнел, — просветлел вдруг Николай. — Раньше не понимал, не знал по-настоящему Зину. Этот случай помог мне узнать ее». Что делать редактору с этой главой? Следует, конечно, исправить выраже­ ние: «облокотившись локтями». Над­ лежит также удалить неуместную риф­ му: «расписка» и «самописка»... Если человек шепчет что-то на ухо своей спутнице, наклоняясь к ней, то это не значит, что он старается «попасть ей в ухо». По-русски нельзя сказать: «она не шевельнулась с места» и «оборачи­ вали за ними головы». Редактору, ко­ нечно, следует указать автору на все эти ошибки. Но разве в них, в этих ошибках, беда приведенной главы? Сильно ли выиграет она от этих исправ­ лений? Нет, беда гораздо знаменатель­ нее и глубже. Такими поправками ее не исправишь. Читаешь эти страницы не без некото­ рого чисто внешнего интереса: ослепнет ли Николай? не поколеблется ли пре­ данность Зины? — и в то же время с чувством какой-то странной скуки. Словно все это уж е где-то читал. Не про Зину и Николая, не про слепоту, может быть, но про что-то подобное. Как-то сразу, с первой строки, пони­ маешь, чем это кончится. Да что — чем кончится! Нехотя угадываешь за первой фразой вторую, точно в какой-то игре. Читаешь: «Лицо ее было без кро­ винки» — и сам себе подсказываешь: «Выражение безнадежной тоски лежало в ее глазах». Читаешь: «Зина стояла у подоконника, плотно стиснув зубы», а неведомый голос диктует: «Лицо ее, искаженное страданием, искривилось». Читаешь: «Зина почувствовала, как ослабевшие ноги подгибаются под тяже­ стью тела». А шпаргалка подсказывает: «Она только сейчас дала волю сле­ зам». Невидимая шпаргалка — это десятки и сотни подобных ситуаций, подобных душевных состояний, которые были уже описаны в литературе и притом теми же общими словами, в тех же — лишен­ ных всякого своеобразия — выраже­ ниях: «Радость... заполнила все существо девушки». «На его лице заиграла недоверчивая счастливая улыбка». Это не обобщение чувств, наблюде­ ний, мыслей — а попросту общее место. Это — не Зина и Николай, Ъе их горе и радость, а вообще девушка, вообще юноша, .вообще горе и радость. «Ужас­ ное, пагубное для театра слово «вооб­ ще!» — говорил Станиславский. Пагуб­ ное оно не только для театра — для всякого искусства. Автор в данном случае писал, не со­ вершая никакой умственной и душевной работы — чисто механически: точно продавец, который быстро выдает поку­ пателям заранее упакованные в картон­ ные пачки, расфасованные продукты. «Лицо, искаженное страданием, искри­ вилось» — одна пачка. «Радость запол­ няла все существо девушки» — другая. Дело идет легко, без запинки: покупа­ тель протягивает чек, продавец выдает ему готовый пакет с сахаром или мака­ ронами... Автору надо изобразить вол­ нение: «Операция длилась всего 20 ми­ нут, — пишет он, — но для Зины эти двадцать минут казались вечностью». Разумеется, вечностью. В таких случаях так пишут всегда. Следующая трафарет­ ная фраза сама тянется за предыду­ щей. Без запинки. «Плечи ее вздрагива­ ли от сдерживаемых рыданий». Ну, ко­ нечно! До чего же быстро дело идет, когда фразы расфасованы заранее. Но наше сравнение не совсем право­ мерно. Покупатель возвращается из ма­ газина не с пустыми руками. Придя до­ мой и развернув картонный пакет, он действительно находит в нем содержи­ мое: макароны или сахар. Читатель же отрывается от этих страниц с пустой душой. Он не получил ничего. Общие места не только общи, но и пусты, бес­ содержательны: им нечем обогатить читателя. И если писатель орудует за­ готовленными на все случаи картонны­ ми пакетами, то и люди гуляют по его повести неживые, картонные. ...Кто такая Зина, т. е. какая она? Какой у нее характер, какая комната, кто ее родители? Что трогает ее в Ни­ колае, почему она так сильно привяза­ лась к нему? «Сблизились, полюбили друг друга» — а как это произошло? Да и привязана ли Зина к нему в самом деле? Не странно ли, что за все время болезни Николая Зина ни разу не на­ вестила его, что до самого дня выпи­ ски она так и не знает: зрячий он или слепой? А мы не знаем, как тянулись для нее дни, пока он хворал. Продол­ жала ли она учиться? Подходила ли к окну его палаты? Умоляла ли нянечку передать ему записку? Спохватывалась ли со слезами — да ведь он больше не может читать! Завидовала ли нянечке, возвращавшейся из палаты, — ведь она только что наклонялась над по­ стелью Николая, говорила с ним! Материю песни, ее вещество Не выоосет автор из пальца, Сам бог не сумел бы создать ничего, Не будь у него матерьяльца!. Это сказал Гейне, перевел С. Мар­ шак. И каждый художник — кто бы он ни был, поэт, артист или литера­ тор, — другими словами и по другому поводу говорит то же самое: из ничего не создашь ничего, материала — пси­