Сибирские огни, 1959, № 6

Такими сообщениями угощают друг друга женщины, прислушиваясь к шуму волн и ожидая домой борющегося со шквалом моряка! У нас часто говорят: «Замысел был интересен и правдив, но у автора не хватило мастерства». Иногда это утвер­ ждение справедливо, чаще — нет. В приведенных случаях редактора должно насторожить не отсутствие мастерства (о котором тут, само собою, и речи нет!), а отсутствие сердечности. Не мастерства не хватило у молодых литераторов, а той душевной зоркости, которую рож­ дает сердечная заинтересованность в судьбе героя. Равнодушие рождает вя­ лые, тусклые общие места; пронзающей сердце детали оно породить не может. В одном из рассказов Бориса Житкова есть такая деталь: умерла девочка; мать обмывает тело, прежде чем положить ребенка в гроб, и, намыливая волосы, боится попасть мылом в глаза — ведь мыло щиплет... В одной этой детали — вся сила материнского горя, нежность, неверие в смерть. Дочка для нее жи­ вая. «Она пробовала пальцем, когда я разбавляла воду, она осторожно мылила волосы, чтоб не попало в глаза, — и как бережно держала в руке затылок». Человек, равнодушный к материнско­ му горю, — не увидел бы этого и не полоснул бы этой подробностью по серд­ цу читателя. У тревоги, у любви зоркие очи, равнодушие — близоруко... Во всех трех приведенных рассказах ни од­ ной детали, которая могла бы задеть за живое — вое приблизительно, общё — и труд людей и их чувствования. Оттого и ощущения достоверности при чтении не возникает, словно перед нами не под­ линная жизнь, а какая-то тень от тени ее, седьмая вода на киселе. А ведь «где жизнь — там и поэзия», говорил Белин­ ский. ...Четвертая рукопись на столе у ре­ дактора. Пахнёт ли хоть отсюда жизнью, а вместе с ней поэзией и талантом? Новая повесть посвящена временам, предшествующим революции 1905 года. Автор ведет повествование от имени де­ ревенского мальчика. Деревушка глу­ хая; отец — жестокий, пьяный, задав­ ленный нуждой человек; мать — изму­ ченная, безответная женщина. В не­ счастной семье, среди людей озлоблен­ ных, обезображенных угнетением, темно­ тою, голодом, растет ребенок. Представ­ лена только первая часть: детство. В повести должно быть три части; тема ее — пробуждение и мужание души, встреча юноши с подполыциками-боль- шевиками и выход его на широкую до­ рогу революционной борьбы. Написана повесть короткими главками в пол­ страницы, а то и в 1— 2 абзаца каж­ дая. Вот одна из них под странным назва­ нием: «Думай!». «На рассвете, когда еще было темно, я сквозь соя услышал: «Спишь, леже­ бок! Спишь, мямля! Вставай!». Я вскочил, быстро оделся и выбежал во двор. Сначала замесил корове, потом взял метлу и стал в полутьме подметать двор; натаскал в колоду воды для лоша­ ди, вычистил хлев и подошел к отцу, который возился около саней. Сани были повернуты набок; за перед­ ний копыл, в верхней части саней была продета веревка, завязанная петлей, и в эту петлю вставлена оглобля. За концы веревки изо всей силы тянул отец. Не глядя на меня, он закричал: «Думай! Думай!». Я растерялся и не знал, что мне де­ лать, а отец заорал еще пуще. Наконец мне в глаза бросился лежав­ ший среди двора топор. Я схватил его и стал колотить обухом по затянутой петле, но, видимо, я колотил не так, как хотелось отцу, он бросил держать кон­ цы веревки и толкнул меня одной рукой. Я отлетел от него в сторону и упал, а он взял один конец в зубы, другой — в руку и стал затягивать петлю, а обу­ хом топора, который держал в свобод­ ной руке, стал колотить по узлу петли, чтобы она туже затянулась. Когда с починкой саней было покон­ чено, отец придвинул сани к навозной куче, взял вилы и стал кидать навоз в сани, быстро, сильно, как машина. Я хотел ему помочь, взял другие вилы, черен которых был выше моих плеч, и стал поддевать из кучи навоз, но дело шло плохо, навоз смерзся, и я не мог отковырнуть его, а если и отковыривал, то не мог поднять смерзшуюся тяжелую глыбу. Отец зарычал на меня, толкнул еще раз кулаком в спину, и я ткнулся ли­ цом в навоз. Поднявшись, я взял боль­ шие салазки с веревкой и поехал на гумно за оплавками для овец. Когда я приехал на гумно, то стал в уголок между копной оплавок и ометом соломы. Вокруг никого не было, и я дал волю подступившим слезам. Поднималась метель, в воздухе перед моими глазами метались по ветру 'снеж­ ные хлопья, покрывавшие холодной бе­ лой шалью гумна, крыши, сады, огоро­ ды и дорогу, идущую от дома. Дорога скоро исчезла под мертвым покровом — исчезла, вместе с ниточками желтой со­ ломы. Стонала и выла разыгравшаяся пурга, выл и я вместе с ней, сотрясаясь от ры­ даний. Низкое небо было затянуто мутно-се­ рым пологом, и не было видно вдали горизонта». Трудно определить, почему ощущение безусловной правдивости, уверенность в том, что все было именно так, — так мальчик убирал двор, так отец толкнул его, так он упал, так он стоял потом