Сибирские огни, 1959, № 6

Другой бы на эту примету наплевал пять раз, а Куропоть так и не переступил. Ночами стал украдываться или по воскресеньям, когда поп на посту. Как надел лыжи — слово ему сказать про волков не моги. Обруга­ ет! А уж если с добычей идет, — вовсе прищеми язык... прибить мог. Сестра родная годов, поди, двадцать с ним не видалась... Приехала по­ гостить, а брата нет — на промысле. Елфимьевна, старая Куроптиха, ждать не стала, без него золовку приветила. Родню созвала, ну, там, на­ ливочки выставила, постряпеньки всякие, самоварчик, вареньица — си­ дят, — довольствуются. Куропоть середь пиру-то и шасть в избу с волка­ ми на плечах — пусть, мол, оттают туши. Ну, свои-то знают порядок — сидят безо всякого вниманья, а «гостья и возликуй в подпьяненьи: — Ба-атюшки, поглядите-ка! Да ведь он с волками, с добычей! Па­ ру принес!.. Охотничек ты наш разудалой, дай-кось я тебя расцалую!!! И уж губки груздочком сложила, к Куроптю тянется. Тот как ахнет волками об опечек да как рявкнет на гостью: — Черви тебе на язык, полоротая! Из гостьи, слышь, все постряпеньки вытошнило. Повидалась с бра- тушком! Только Елфимьевне, жене своей, дозволял волчье имя поми­ нать. Та их, волков-то, до двенадцатого колена клянет, бывало, а Куро­ поть ничего, молчит. Помер он вот как. Стопила однова Елфимьева баньку. — Иди-ко, — говорит, — старик, прогрей суставы... Все на морозе да на морозе — не волчья кость, чай! Я малинки заварю, чайку попьешь. Вот те веничек, чтоб им от чумы околеть, волкам твоим. Ступай, угар-то, поди, вышел... Ворчит эдак ласковенько, на манер самовара откипелого, а сама бельишко тем временем собирает. Куропоть и пошел. А через промежуток время залетает в избу — лица нет на мужике. Пал на лавку и квакает: «ква»... «ква»... «ква»... Елфимьевна в понятье взять не может, что со стариком стряслось, а он крынку со стола, — до дна ее и опростал. И тут же грохнулся. Пока Елфимьевна за сыновьями бегала — он уж остывать начал. Обсказала Елфимьевна про баню — ребята туда. Там оно и объяснилось дело-то... У нас тот год зайцев, слушай-ко, развелось — коробами возили. Вот тут в Дунькином овраге, бывало, какой часок постреляешь — весь ими увесишься. На огородах, на гумнах таких по пороше кружев наплетут ■— сороке негде след оставить. Совсем зверь истварился, всякий страх и стыд потерял. Под амбары давай лазить, собак между собой стравляет... Один с одного конца деревни забежит, другой с другого и несутся по- вдоль улицы друг дружке навстречу. За тем и за другим, ясное дело, со­ баки стаями увяжутся. На встретеньи-то зайцу деваться некуда, он через изгородь, значит, сиганет, а собаки сшибутся и ну свою братву потро­ шить. Вот и с Куроптем они же напроказили. Елфимьевна баню открытой оставила, угар чтобы, значит, вышел, а они и попользовались. Запрыгну­ ли на полок — сидят, греются. Уши от жару у них обвянули, повисли. Угорели, зверюги... Куропоть их в таком виде и застал на полке. Сердце- то и не сдюжило... Где таз, где веник, где подштанники растерял, пока до избы бежал. За чертей, видно, зайцев принял — не иначе. Ребята им потом уши-то пообрезали, а толку что? Ушами отца не воскресишь. Вот и вышло, что трус храброго одолел. Покойника, конечно, за эту слабин­ ку не повйнишь. Во славе тогда черт был. Все на него валили. Андрей — он у Куроптя старший был — при отце охотой не зани­