Сибирские огни, 1959, № 6

в ущелье, неожиданно натыкаемся на торную медвежью тропу, идущую вверх. Звери — хорошие дорожные мастера и не раз выручали нас из беды. Они-то зна­ ют, где в скалах скрыта доступная щель, как обойти непролазные дебри, гари, где можно перейти вброд бурную реку. В самых трудных местах не надо лучше­ го прохода, чем тот, по которому идет звериная тропа. Но тропа медвежья вообще не похожа на обычную звериную тропу. У нее нет сплошной борозды, а есть только глубокие вмятины, «пятна», расположен­ ные на расстоянии шага друг от друга. Это подтверждает, что медведи на своих тропах ходят строго след в след, как волки, когда они сбиваются в стаи. Да и про­ кладываются эти тропы только в труднопроходимых крепях, по карнизам скал, если через них идет единственный проход. Улукиткан недоверчиво осматривает тропу, бросает молчаливый взгляд на террасу, куда она убежала. Кажется, он уже ни во что не верит. — Пойдем, да только перевал не тут, — бросает он, и в его тоне — безна­ дежность. Мы идем по узкому гребешку, но выше тропа отклоняется влево, как бы об­ ходя нависающую над нею террасу. Видны свежие отпечатки лап крупного медве­ дя. И Улукиткан вкладывает в бердану патрон, шагает неторопливо, насторо­ женно. Тропа тянется по узкой лощине террасы и снова набирает высоту. Нас это обнадеживает, и мы шагаем смело вперед. Но дальше все внезапно меняется, будто медведи решили показать, какие они акробаты. Тропа поднимается на «при­ лавок», скачет по крупной россыпи, зарывается в щели и, наконец, уходит под стланик. Мы лезем под этот мрачный свод, нависающий над узкой промоиной, ползем на четвереньках, на животе, и, наконец, Улукиткан застревает между тол­ стых корней, плюется, ругается на своем языке. —Только дурной люди да медведи тут ходи, — говорит он с досадой и пол­ зет назад. Я с облегчением следую за ним. Мы молча опускаемся под террасу и разво­ дим костер, закусываем. Солнце давно убежало за полдень. Над Становым, над бескрайним океаном тайги, в чистой лазури неба плывут редкие облака. В неподвижном воздухе, на­ сыщенном запахом кедровой хвои, висит комариный гул да издалека доносится несмолкающий рокот водопадов. Ветерок бежит мимо, шевеля дремлющие кро­ ны стлаников. Хорошо на этой черной, крошечной вершине гребня. Но время напоминает: нужно торопиться... — Куда же мы пойдем? — спрашиваю я старика, будучи далеко не уверен, что он еще в состоянии передвигаться. Улукиткан глядит на солнце, на горизонт, как бы прикидывая, сколько еще времени осталось до заката, смотрит на хорошо видневшийся перешеек в вер­ шине истока и, показывая на него, говорит уверенно: — Туда пойдем, а завтра подниматься будем на голец, хорошо смотреть кругом надо... Вспоминать надо!.. Мы спускаемся в ущелье и, свернув вправо, поднимаемся на второе седло, куда идет звериная тропа. Предстоит ночевка где-то за перешейком. Хочется се­ годня подняться как можно выше. Я с тревогой слежу за стариком. Но он идет и еще что-то напевает себе под нос. — Ты что поешь? — Так, всяко-разно, что голова моя не знает, куда ноги идут, что свой след не могу найти, что старый стал, как пень... — Давай вместе петь, может быть, легче будет. — Два человека, даже если живут в одном чуме, едят и з одного котла, хо­ дят по одной тропе, думают все равно разно; как можно вместе петь?! — отве­ чает он. — Нет, ты пой свой песня, я — свой. Эвенкийский песня постоянный слова нет, что глаз видит, что ухо слышит, что сердце чует — то и поем.