Сибирские огни, 1959, № 5
— Голодуют они... Вот уж пятый день никакой пищи не принима ют. Егор даже табак просыпал от удивления. — Голодуют? Это, значится, не только в тюрьме их держат, а еще и жрать не дают? — Сами не принимают. Рассказывать про это — долгая песня. Сло вом, голодовку объявили все политические. Бастуют против нового на чальства — вот и все. А коли бы раныне-то, я и свиданку тебе с ними устроил бы. — Да ведь это же страшное дело! — не сводя с Фадеева глаз, бор мотал Егор, представляя себе своих друзей, умирающих с голоду. И тут его осенила страшная догадка: — А это ямы-то для чего копают? Уж не могилы ли братские? — Не-ет,'— криво усмехнувшись, Фадеев махнул рукой,— это, бра тец ты мой, мартышкин труд. Из пустого в порожнее переливают. — Непонятно чегой-то... — Начальник тюрьмы приказал, чтобы все заключенные работали. Одни в шахтах руду добывают, другие на кирпичном заводе, в огороде, в мастерских... Ну, а тех, каким работы не хватило, заставляет ямы ко пать на урок. С утра копают, а к вечеру обратно заваливают. Это для того, значит, чтобы без работы люди не сидели. — Вот это да-а... — ахнул изумленный Егор. — Что творится на бе лом свете! Это прям-таки тиранство какое-то? — Что ж поделаешь, на то она и каторга. — Уж действительно, уму непостижимо, — одних до голодухи до водят, других работой задавляют. Ой-е-ей, в какую беду попали на ши ребята. Да уж хотя бы за дело, не так бы обидно было... Э-эх-ма. — Ну, ладно, друг, — обернулся с опаской Фадеев, — мне с тобой долго балакать не положено. Прощевай... А передать им — передам. От тюрьмы Егор поехал шагом, часто оглядываясь на мрачное зда ние, на окна с толстыми решетками. Поднявшись на хребет, он придер жал коня, еще раз посмотрел на тюрьму, как бы прощаясь со своими товарищами, и, взмахнув нагайкой, зарысил под гору. Степан лежал на своей койке, изредка переговариваясь с Чугуев ским. Его мучил голод, кружилась голова. Но он и Андрей понимали, что голодовка — единственное средство политических в их борьбе с произ волом тюремщиков. Особенно плохо приходилось голодающим, когда им трижды в день приносили пищу: хлеб, порциями разложенный на большом деревянном щите, и борщ. Для голодных людей это было настоящей пыткой. Старос та Губельман видел, как мучительно переживают этот соблазн его това рищи. Головы голодающих невольно поворачивались в сторону пищи, лихорадочным блеском загорались глаза, и многие, чтобы не поддаться искушению, ничком валились на койки. Сам Губельман чувствовал, как у него от голода сводит челюсти, сосет под ложечкой и все-таки, судо рожно глотая слюну, он решительно выпроваживал из камер поваров вместе с едой. Единственное, что принимали политические, была кипяче ная вода. На шестой день голодовки в камеру заявился Потоцкий, сопровож даемый группой надзирателей. Он шел с намерением пойти на кое-ка кие уступки. Однако его намерений хватило лишь до порога камеры. Старший надзиратель Казанцев, назначенный Потоцким вместо сме щенного им Черевкова, зашел в камеру первым и скомандовал: — Встать!
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2