Сибирские огни, 1959, № 5

кочевников. Миграция зверей, урожайные годы на белку или на соболей, боль­ шие наводнения, лесные пожары, сильные снежные зимы, крутые морозы, эпи­ демии, массовая гибель оленей, очень низкие или очень высокие цены на пуш­ нину — вот приметные для них «затесы» на древе времени. Эти события и слу­ жили вехами, делившими прожитую жизнь на большие и малые отрезки. Такое летоисчисление свидетельствовало о долгой изолированности эвенков от общей человеческой культуры. — Спирт пьем, потом думаем, — говорит Тешка, пяля на меня посоловев­ шие глаза и с трудом ворочая языком. — Тешка говорить будет, как узнать, когда тайгу огонь кушай. Тешка знает. Мимо гари аргишить будешь — сруби там самый толстый дерево, узнай, сколько ему лет. Столько лет и гари. Ага, понял? Да, я понял... Старушка попросила еще немного спирта, выпила, поднялась на непослуш­ ные ноги и заковыляла в чум. Там долго ворчала, засыпая у маленького огня — дымокура. Василий Николаевич, Трофим и Лиханов идут спать. Я остаюсь со ста­ риками. Бормочет ручей. Из тайги доносятся сонные вздохи. Щербатый месяц вы­ плывает из-за густых вершин старых лиственниц, плывет по тусклому небу, об­ ливая фосфорическим светом бледную хвою. Просторнее становится в лесу. И мне кажется, что наша стоянка — с чумами, с древней старухой, с однотон­ ной песней пастушек, — что все это находится не на этой вот стылой земле, а где-то в ином, сказочном мире. В костре догорают последние головешки. Старики не идут спать, просят: — Тащи еще вино, гулять надо. — Сегодня хватит, болеть будете, а завтра утром работать надо. К Осикте присоединяется Тешка. Никакие уговоры не помогают. Уж и не- рад, что угостил их спиртом. «Какое же раньше это было страшное орудие в руках купцов, чиновников, проходимцев; ведь в таком состоянии, как сейчас, эти старики за спирт ничего не пожалеют, с покорностью примут любые условия,, подпишут себе смертный приговор, ноги целовать будут, благодетелем назовут подлеца», — думаю я и решаюсь остаться глухим к просьбам стариков. — Сегодня хватит, не дам, — заявляю я категорически и, пожелав им спокойной ночи, иду в палатку спать. Лунный свет полосами голубого дыма льется по просветам уснувшего леса, белые совы бесшумно скользят по воздуху... Когда я просыпаюсь и вылезаю из палатки, над землей еще плывет ночь, строгая, посеребренная луною. В далеком небе утомленно, застенчиво мигают звезды. От обильной росы прилегла трава. И над притихшей тайгою плывет с ржавых троелистовых болот лилово-холодный туман: плывет, не торопясь, к краю ночи. Глушу в себе сон. Поправляю костер, усаживаюсь поближе к теплу. Рас­ крываю дневник. Впечатлений от последнего дня и ночи так много, что я даже не знаю, с чего начать свои записи. Беру в руки карандаш, и мысли словно оживают, текут нестройной чередой... Начинать надо с белой собачонки, кото­ рая привела нас сюда... За спиной, сквозь прозрачный туман, уже скупо сочится рассвет. И ночь бежит на запад, поспешно сдирая с пробудившейся тайги кое-где зацепившиеся складки своего черного полога. Уже почти не видно звезд. Только запоздавшая луна застряла посредине неба. Пробуждается становище. В чумах людские голоса, детский плач. В лесу птичья перекличка. Пришли пастушки. На лицах печать бессонной ночи, на платье свежесть утра. Молча здороваемся. Рукопожатие обязательно у эвенков. ...А на востоке, в оранжевой мути, рождалось солнце. Навстречу дню мол­