Сибирские огни, 1959, № 4
кай, да вьюк надо готовить. Гнедка-тоя напоил, овес ему задал. Егор улыбнулся: «Добрый старик!», — и, вскочив, пошел умывать ся. Холодная вода освежила его, прогнала сон; умывшись, он сунул мок рый палец в солонку, стоявшую на столе, почистил солью себе зубы. Так часто делал он по совету того же Ермохи, оттого и зубы у него бле стели, как перламутровые. — У тебя ишшо чего недостает из обмундировки-то? — Так, кое-чего, по мелочам, можносказать. Фуражки осенней не ту, запасных сапогов, одного мундира, да этого... как его... погон к пике. — Чего ж ты вчера не сказал? Я бы его изладил вечорась. Окромя этого — все есть? — Все, кажись. Сухарей еще полагается двенадцать фунтов. Не знаю, брать ли? — А как же, обязательно даже , я их уже приготовил еще с вечера, взвесил на безмене. — Как это все и уложить? — Учись. Все должно быть уложено, это и есть походный вьюк. Когда конь с полным вьюком, так непривычному человеку и не забраться в седло-то, окромя как с телеги али с прясла. А шило, иголку, дратвы положил? — Нет еще. — Положить надо в боковую сумку, туда же положи полотенце с мылом, кружку и две щетки, сапожную и для одежи. Пока Егор, достав из ящика обмундирование, одевался, готовил вьюк, Ермоха оседлал Гнедка, взнуздал его, суконкой протер стремена. Седло совсем недавно привез Савва Саввич из станицы. Новое, еще не бывшее в употреблении, оно глянцевито поблескивает добротной кожей, нагрудник пестрит бело-медным набором. Егор сложил в седельную подушку две пары белья, запасные пор тянки, полотенце. Все остальное — в задние и передние сумы. Туда же поместилось и конское снаряжение, фуражирка, треног, бечева для при кола, скребница, завернутые в тряпицу скат подков и гвозди. Наконец все было уложено, зашнурованные сумы перекинуты через седло, сверху к задней луке приторочили завернутые в попону полушу бок и брезентовый плащ. Свернутую в скатку шинель приторочили к передней луке. И вот все сборы закончены. Егор оделся во все форменное — лет нюю парусиновую гимнастерку с погонами подпоясал наборчатым кав казским ремнем, защитную фуражку с кокардой надел набекрень, взбил на нее русый чуб и, придерживая рукой шашку, вышел в ограду. Следом за ним — Ермоха. — Так и скажи им, — продолжал он начатый разговор. — Я, мол, тут ни при чем, с хозяина спрашивайте, а мое дело телячье. — Конешно, скажу. Д а ведь и атаман подтвердит, в случае чего: он же меня сюда запродал. Подумаешь, велика важность, кое-чего не хватает, время до выходу еще полгода, успею приобрести-то. — Оно-то так, да ведь, знаешь, начальство дурное, ни к чему при дерется. Егор отвязал коня, закинул ему на шею поводья, повернулся, чтобы проститься с Ермохой, и... увидел Настю. Она стояла у открытой калитки со свертком под мышкой, сложив руки на груди. «До чего же не боязливая! Это не баба, а прям-таки казак в юбке», — подумал он с восхищением и, поймав ногой стремя, вскочил в седло, тронул к выходу. Когда Егор, поровнявшись с нею, придержал коня, Настя подошла вплотную, сунула ему в руки сверток:
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2