Сибирские огни, 1959, № 4
Егор в эту весну еще не был на ИнгоДе. Сегодня вид на реку пока зался ему особенно красивым, и, прежде чем присоединиться к молоде жи, веселящейся на прибрежной полянке, он пошел левее, прямо к реке, на ходу разделся и, искупавшись, долго сидел на берегу. Сидел и смот рел, смотрел на стремительную быстрень посредине реки, на тихую заводь под кустами у того берега, на манящее взгляд заречное пространство.. Низменное левобережье Ингоды зеленело широкими лугами, по пра вому берегу далеко — к затянутому сизой дымкой горизонту тянулась зубчатая линия гор. Ниже села эти горы на целую версту чернели голы ми громадами утесов, круто поднимаясь прямо из Ингоды. Гора, что на против села, поверху густо ощетинилась лесом, зеленый склон ее пестрел большими лиловыми пятнами, — это в зарослях вереска цвел багульник. Подножье горы до самой воды было покрыто светло-зеленым тальником вперемежку с белыми, как в снегу, кустами цветущей черемухи. И все это, ярко освещенное майским солнцем, как в зеркале, отражалось на гладкой поверхности Ингоды. Солнце, приближаясь к полудню, жгло все сильнее, но от реки прият но веяло прохладой, а с голубого поднебесья доносились нежные, пере ливчатые трели невидимых глазу жаворонков. «Красота-то, красота какая! — думал Егор, чувствуя, как сердце его- замирает от восторга. — Эх, кабы все это да на картину срисовать, вот так бы хорошо, как оно есть взаправду-то,— глаз бы от нее никто не ото рвал!» Когда Егор пришел к молодежи на полянку, там уже «искупали бе резу», побросали в воду венки и теперь начались игры, песни, хороводы. Особенно весело было на самом берегу, на ровной, дочерна утрамбован ной каблуками площадке. На верхнем краю ее лежал перевернутый квер ху дном старый дырявый бот, на нем сидело десятка два девушек, пар ней и среди них, конечно, гармонист. Закинув за плечо ремень, широко разводя малиновые меха «тальянки», он лихо, с переливами, выводил «подгорну». Танцевало несколько пар, под коваными каблуками парней гудела земля. Мелькали лица, лампасы, веером раздувались широкие юб ки девчат. Выше по реке, в полуверсте от игрища, беспрерывно взад и вперед хо дил паром. Старый паромщик, дед Евлампий, перевозил на нем идущих и едущих отовсюду сельчан. В пылу веселья никто и не заметил, как к ним от парома направил ся тарантас , запряженный парой гнедых лошадей. — Ребята , атаман сюда едет станичный! — испуганно крикнул Алек сей Голобоков. — Кажись... это... хмельной... Второе трехлетие дослуживал вахмистр Фалилеев станичным атам а ном. Управлял он станицей неплохо и не очень теснил казаков. Но в пья ном виде атаман словно перерождался, становился придирчив, любил по казать свою власть и нередко избивал не угодивших ему казаков. Едва молодежь услышала возглас Алексея, сразу прекратились иг ры, танцы, смолкла гармошка. Все притихли, притаились и тихонько пе реговаривались между собою: — Куда же его черт несет? — Искупаться, наверное, вздумал. — Берегись, братва, Алешка верно упредил: выпимши едет! — Д а уж это ясно, как божий день. — Ты, Микиха, бойчее всех, ты и командуй, да смотри, не ошибись, в чем, а то и тебе попадет, и нам достанется на орехи. На атамане, как всегда — голубовато-серый китель с желтыми пет лицами на отворотах, на форменной фуражке большая белозубчатая офи церская кокарда. Кирпично-красное лицо его лоснится от жира и пота, концы серо-пепельных усов закручены кверху. Лошадями правит сидя
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2