Сибирские огни, 1959, № 4

Извлекаю чудесные воспоминания моло­ дости Книппер и моей. Тридцать три года отделяют от теку­ щего дня вечер того спектакля «Три сестры», на котором видела я Книппер- Чехову в роли Маши. Жена провинциального учителя Ку- лыгина, такая, какой показала ее Книп­ пер, мне до сих пор дорога чудесными чертами Прекрасной Дамы в ней. Книп- пер-Чехова умеет их найти в любом женском образе. Оттого столь живучи они в памяти зрителей. Стареющая актриса Аркадина в чеховской «Чай­ ке» — сколько в ней пошлости, специ­ фически женской дряни, эгоизма и само­ влюбленности. В материнстве она скупа не только на деньги сыну, но и на само­ забвенную ласку. В то же время, какая изумительная в ней цельность в любов­ ней женской страсти к избраннику-муж- чине. И в словах и в смехе Книппер сказывались и вкрадчивая любовная женская лесть и сила беззаветного чув­ ства. В одной из сцен с Трмгориным Арка- дина говорит ему: «...Я не стыжусь моей любви к тебе. Сокровище мое, от­ чаянная голова, ты хочешь безумство­ вать, но я не хочу, не пущу». — И смеется. Книппер в эти слова и смех сумела вложить всю сложную гамму женствен­ ного обаяния Аркадиной. В ее голосе— «скорей контральто, чем сопрано» и в смехе звучало иное обаяние, чем у Ирины Годуновой, иное, но столь же властное в свою эпоху, в свой час, в своем отображении правды о сильной женской любви. И что всего показатель­ нее для таланта молодой актрисы было в игре Книппер возрастная обречен­ ность на всяческое унижение, характер­ ная для поздней женской любви. Но как истинный художник она су­ мела победить свое недовольство, цель­ но, с душой войти в образ драматурга. Требовательный Немирович-Данченко писал Чехову: «Книппер удивительная, идеальная Аркадина. До того сжилась с ролью, что от нее не оторвешь ни ее ак­ терской элегантности обворожительной пошлячки, с к у п о с т и , ревности и так далее». Чеховские женские типы вооб­ ще были понятны и близки душе арти­ стки. Она видела, наблюдала в жизни душевное томление женщины переход­ ного периода. В роли Маши из «Трех сестер» после Книппер довелось мне видеть немало других талантливых актрис. Но незабы­ ваемым, н е т л е н н ы м для меня этот образ живет лишь в ее игре, в ее теат­ ральном воплощении. И на какой бы сцене, в других устах, ни слышала я иным голосом произнесенные трогатель­ ные чеховские слова в сцене покаяния: «Мне хочется каяться, милые сестры. Томится душа моя. Покаюсь вам и уж больше никому, никогда», — я вижу снова лишь Книппер-Чехову, ее лицо, ее глубокий голос слышу. Неотразимый милый облик Маши. Он создан был Оль­ гой Леонардовной в счастливый творче­ ский час. Уменье актрисы находить ядро жен­ ского типа особенно убедительно сказа­ лось ,у Книппер-Чеховой в спектакле «Дядюшкин сон». Марья Александровна Москалева, провинциальная интриганка, смешная, пошлая и страшная мать, всеми средст­ вами добывающая своей красавице до­ чери богатого и знатного мужа, — в изо­ бражении Книппер-Чеховой — огромное сценическое достижение. У Достоевского — Москалева, как все его персонажи, —- образ противоречи­ вый, сложный, многогранный даже в смехотворных своих чертах. Смешным и' пошлым проникнуты все действия Москалевой. Но расходует эта пожив­ шая женщина на пошлые свои поступки незаурядную страсть, большую энергию, талантливую находчивость и подлинное мужество. Какое дьявольское искажение в жен­ щине лица Прекрасной Дамы! И как прекрасно передает это искажение Книппер-Чехова. Она умеет сказать о нем нежданно мягкой интонацией, ка­ кой-то одной нотой в чуть сорвавшемся голосе, когда умоляет дочь на коленях, когда говорит: «Но, Зина, ведь я люблю тебя»... А какое великолепное человече­ ское презрение звучит в ее разговоре с ничтожным ее мужем. У Книппер Мо­ скалева — вся от Достоевского, с пе­ чатью его страстотерпческого отраже­ ния душевной скверны в человеке, с не­ пременной его авторской тоской о чело­ веке, подвластном душевному безобра­ зию. Марья Александровна зла ужасно, и лжива, и корыстна, и пошла, а мгно­ вениями становится ее жалко. На фоне общей трагической пошлости, в окру­ жении людей маленьких и мерзких Мо­ скалева у Книппер-Чеховой вырастает в символ душевного женского уродства. Смеешься много во время спектакля, а по выходе из театра закипают в душе «невидимые слезы». Какой прекрасный человеческий материал был отдан чув­ ствам низменным и подлым. Высокое назначение театра заклю­ чается именно в том, что вещественное отображение жизни заставляет пони­ мать сущность ее добра и зла. Возбуж­ дает моральное чувство зрителей. У М. Шагинян, в ее стихах «Ориен- Талия», есть прекрасные проникновен­ ные строки: — О, смертный, бойся страшной казни , Вина из чаши не пролей. — И совершенней, глубже, связней Себя в своем запечатлей . Глубоко запечатлела себя в своем ис­ кусстве Ольга Леонардовна Книппер.