Сибирские огни, 1959, № 3
— А почему она говорила маме не пускать меня пасти овец? — Она боялась. — Чего бояться-то? — Не знаю. Она боялась за нас, за вас — и все... А когда вы при гнали овец, когда потом все шло хорошо, мама удивлялась и говорила: «Вы подумайте, вы подумайте — вам бы так не суметь!» Мы говорили, что сумеем, а она: «Нет-нет-нет! Они вон какие проворные да крепкие, а вы...». Шурка вдруг сел, подтянул к себе цветы и начал плести венок. Мы тоже подсели ближе к ромашковой кучке и запустили в нее руки. Мы сплели три венка. Вечером, когда гнали стадо домой, Кожины и я свернули на клад бище. Венки нес Витька, нанизав их на руку. Среди крестов были и де ревянные, и железные. Были и камни с неуклюжими надписями и да же каменная плита, которой, говорят, придавили сумасшедшую, чтобы она не ожила. Могила Кожиной была с края. Дерн, укрывавший холмик, оказал ся разбросанным и растоптанным. Наверно, быки чесали лбы. В пол ном молчании мы старательно подобрали остатки и аккуратно уложи ли на бугорок. Все три венка Витька надел на крест. Мы постояли с минуту, опустив головы, потом надернули кепки и пошли вон с клад бища. Спи! Спи, тетя Ольга!.. На скотном дворе нас перехватил Анатолий. Он распрягал «Грезы жеребца». Кобыленка шаталась, как скамейка с расхлябанными нож ками, когда Анатолий стаскивал с нее узкий хомут. Все худые лошади — большеголовые. — Вот что, обормоты, — передернув бровями, сказал он громко (слух, видно, опять ослаб). — Сегодня известная вам Феоктиста, моя мать, истопит баню. Так вот, официально приглашаю весь пастуший персонал на санобработку. Всех, кроме этой дамы, — он указал на Нюсысу. — Сбор через полчаса. Явка обязательна. Ясно? — Так точно, ясно! — молодецки ответил Петька-лейтенант.— Явимся. Это было хорошо — помыться. Лето летом, а телу требовалась го рячая вода. Я не был в бане уже с месяц, а Колька — с зимы. Кожи ны отказались — бабка Акулова недавно топила им свою баню. Мама живо собрала белье: штаны, рубашку и полотенце с мылом. В сенях она догнала меня и вложила в ладонь какой-то кулек. — Что это? — Передай тете Фикте... Соль. У них нету соли, а нам вдвоем хва тит... Только взамен ничего не бери. Она будет давать, ругаться, а ты не бери. Она ведь, знаешь, какая, наша тетя Фиктя... Ну, беги. Гусиное отродье белыми цепочками тянулось с полей и болот. Сы тые, с тяжелой развалкой, они проходили мимо чужих дворов тихо, тайком, а возле своих поднимали оглушительный гвалт — радуйтесь, мол, хозяева, мы вернулись. Гавкали собаки. Наскучавшись за день по людям, они отводили душу и на знакомых, и на незнакомых. Я не стал открывать скрипучих ворот, а просто перелез через ограду и поднялся на крыльцо. Сквозь неприкрытую дверь из сеней доносился разговор: — Я перехожу, Толя. У вас вон какая орава! А если еще тетка Фиктя сляжет? Кто будет вести хозяйство? Я узнал голос Нинки, подружки Анатолия. — А про тебя, знаешь, что болтать будут? — спрашивал Анато лий громко. — Знаю.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2