Сибирские огни, 1959, № 2
— Зачем? — Дурочкой прикидываешься? Уйдешь — ничего не получишь. За одно утро пропью все. — Выживаешь ты из ума, Мирон, — грустно сказала Настя. И он в душе согласился с этим. Ухода жены Мирон Федорович продолжал бояться больше смерти. Нагрубив, оскорбив сгоряча, он принимался строгать, пилить или без нужды стучать молотком по половицам, будто ослабли в них гвозди, а сам искоса поглядывал на жену: а что, если она и в самом деле надума ет оставить его, соберется вдруг да дверью хлопнет! А уж до чего перепугался на днях, заметив, что Настя роется г ши фоньере, достает оттуда свои вещи. Ослаб сразу, во рту пересохло; от поясницы до самой макушки словно медведь когтями проволок. — Далеко ли собираешься, Настя? — спросил он с ласковой не мощью. — В баню. Куда же еще? — бросила та сердито. — Сходи, сходи! — одобрил он радостно. Вернулась Настя домой, а у мужа стол для чая накрыт. Хотя и бледно и устало лицо Мирона, но хорошая улыбка на нем. — Ты понимаешь, Настя, насилу из погреба вылез. Спустился за ва реньем туда, а обратно — шабаш. Хоть караул кричи! — Я бы сама могла. — После бани-то? Что ты, милаха, там холодище такой—зараз про стынешь!.. Незаметно промелькнул остаток того дня, — счастливого для Кал мыкова; договорились вместе поехать на курорт. Вечером Анастасия Арсентьевна читала ему вслух «Графа Монте-Кристо». Мирон уснул крепким сном, уверившись в какую-то необычайную человеческую силу, которая, в конце концов, вернет ему и здоровье, и прежнюю Настю... Умирал Колмыков медленно. Не могла, знать, смерть сразу всего одо леть Мирона. К полудню у него парализовало левую руку, до колен оне мели ноги, а на закате отнялся язык и перекосилось лицо. «В больницу везти нет смысла», — сказал вызванный врач, однако сделал умираю щему какие-то уколы, напоил чем-то успокаивающим Настю, после чего ей сильно захотелось спать. Сидя возле кровати, она прикорнула на угол ке подушки, на которой лежал муж. Почти до последней минуты Мирона не покидал рассудок. В рас крытое настежь окно, с которого врач почему-то посоветовал снять горшки с цветами, он видел золотой закат. Необычайно близко садилось большое солнце, словно не за тайгой, а где-то сразу за поселком вреза лось оно в землю. Долго золотистым отблеском светилось чистое небо. Оно оставалось легким и беззвездным даже и тогда, когда уже потемнела зем ля, а на вершине дальнего террикона ярко запылали голубые огни. Льющаяся через окно прохлада пахла ромашкой. Реже, но все яс ней и ясней становились звуки. Прошли девушки, пронесли тихую песню про «тропиночку узкую». Протопали, прогалдели молодые горняки, воз вращающиеся с последнего сеанса кино. Наконец, там, где вдоль изгоро ди темнели шапки махровых маков, прямо против окна, на скамеечке, сделанной Мироном Федоровичем несколько лет назад, уселась влюблен ная парочка. На фоне все еще достаточно светлого неба было видно, как парень запрокидывал голову девушки и целовал, целовал ее... «Еще бы пожить маленько! — промелькнуло в голове у Мирона. — Хотя бы так вот, лежа, лишь бы видеть, лишь бы слышать!». Через переносицу перекатилась слезинка, мягко ушла в подушку. Жизнь! За что ты обиделась на Мирона Федоровича? Почему ухо
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2