Сибирские огни, 1959, № 2

Неужели все так же пойдут день за днем, неделя за неделей, и зи­ мы будут сменять весны, лета — осени?.. Наверное, так. Переживет Мирона даже вот этот бородавчатый лягушонок, не спе­ ша прыгающий по дорожке, которую оправил и засыпал желтым песком Мирон. Сегодня пятница. Завтра горняки получают аванс, весело прове­ дут субботний вечер. А в воскресенье... С семьями потянутся мимо окон осиротевшего Колмыкова дома, на речку, на простор. А он будет лежать в переднем углу, — угасший,, остывший... Погрустит ли, всплакнет ли о нем кто-нибудь? Вряд ли... — «Умер Колмыков-то!» — скажет один. — «Все-таки умер?» — спросит другой. — «Ну, так и то сколько тянул...».— И разойдутся по своим житейским делам, перечеркнув в памяти че­ ловека, носившего имя Мирон Федорович Колмыков. Конечно, уж не больше недельки, да и то для отвода глаз, тихонько-скромненько пожи­ вет Настя, р потом... Потом Михаил Пухарев станет топтать песчаную дорожку; не Колмыков сядет вот так же на этом крылечке и будет лю­ боваться Настей... его, Мироновой, Настей!.. Колмыков дрогнул плечами и ужаснулся тому, какая черная злоба начала постепенно вливаться в его замирающее сердце. О, если бы хва­ тило сил подняться и сделать пять шагов до колоды, в которую воткнут топор... Потом шагнуть к Насте, встать над ней, взмахнуть топором и... Все-таки, и она виновата в постигшем его несчастье, из-за них с Пухаре- вым придавило его в шахте. Уже сгустками крови 'казались махровые алые маки. Смеялись, дразнили перепела, мол: «Смерть пора, смерть пора, Мирон Федорович». Раскаленными иголками кололи солнечные лучи. Узкая белая кофточка бесстыдно подчеркивала силу и молодость Насти, остающейся жить и лю­ бить... Кого? Инженера Пухарева!.. Мирон Федорович до боли сжал зубы, стукнулся лбом о колено, ро­ няя нечесаную голову. Не скоро просочилась слеза сквозь черноту, го­ речь, обиду. Наконец, она упала на коричневую крашеную ступеньку крыльца между босых ступней с синеватыми крепкими ногтями. За ней т- другая, третья... \ Когда же так сладко плакалось, когда? Давно, очень давно! В дет­ стве у Мирона Федоровича был любимый рыжий щенок, забавный та­ кой, кудлатый. Забежал он однажды в конюшню и подвернулся под ко­ пыто вороного жеребца, шкурка мокрая осталась от него. А схоронил его Мирон под забором сарая в малиннике... Плакал сперва Мирон Федорович беззвучно. Потом что-то задерга­ лось внутри, захлюпало, заклокотало в горле. Анастасия Арсентьевна отвела его в дом, уложила на свою кружев­ ную кровать, а сама села на стул у изголовья. — Умру я нынче,. Настя, — сказал он, утирая мокрое лицо рукавом рубашки. —■Ну, что ты! — улыбнулась она и, вынув из своих волос гребен­ ку, принялась причесывать мужа, поглядывая на резко обозначившийся профиль, на багровые, с крупными синими прожилками скулы. Толстая змееобразная жилка на запавшем левом виске пульсировала слабо и редко. Дыхание было порывистым, трудным. Все говорило о том, что Мирон угасает. И все же не верилось ей, не верилось, будто завтра она не услышит рано утром его покашливания, не загремит он, проснувшись, спичками, не запахнет из его комнаты дымком папиросы. Будто не проговорит он, выпив натощак кружку холодного кваса: «Настасья, чай, уж бока отле­ жала? В поселке сплошь огни светятся!» И не начнет по-стариковски ув­ леченно рассказывать сон, пока она хлопочет у плиты, готовит завтрай.