Сибирские огни, 1959, № 2
Мама говорила тихо, но я вздрогнул, услышав, «похоронная». Я по нимал это слово. Почтальонша выбегала заплаканной из дома, куда за носила «похоронную». А в самом доме плач и причитания не стихали несколько дней. После люди ходили, как тени, с синими кругами под красными глазами, безразличные ко всему. Теперь понятно, почему Кожиха не появлялась во дворе, не выстав ляла стол: болеет. Витька с Толькой, наверное, утешают ее, а сами, не бось... вон у них отца убили... утешают мать, а сами слезы прячут... Отца у них убили фашисты... Я смотрел в сковородку, и мысли, много мыслей коротких и недоду манных, рождались у меня в голове и куда-то исчезали. — Ну, пошли кушать. На столе лежала долгожданная горбушка свежего пшеничного хле ба, но я как-то не особенно обрадовался, будто всю жизнь ел такой хлеб. Я жевал и рассматривал отца на портрете, его лоб, его губы, его шрам, уходящий в волосы, как тропинка в лес. — Миша, — вдруг услышал я голос мамы, — сегодня я не буду но чевать дома, прямо из клуба пойду на ток. У нас останется Анатолий, я его попросила. — Ладно. — И тут я спохватился: меня ж ребята ждут. Пойду! Я накинул пиджачишко и выскочил на улицу. Было прохладно. Я вздрогнул и побежал, спугивая успокоившихся гусей, которые сердито шипели. Луна уже появилась, но ее лучи были бессильными, земля еще жила дневным солнечным светом. Чтобы попать к клубу, нужно было сделать большой крюк: обогнуть озеро, заросшее плавучими камышами, которые при ветре беспризорно шатались по водной ряби, обогнуть березовую рощу с покосившимися крестами старых могил. Эти могилы были одним из самых таинственных мест дфевни. Слухи про них ходили самые необыкновенные. Будто но чами по влажной от росы земле здесь шляются заводные скелеты и от чаянно стучат сухими белыми костями и будто звуки эти похожи на звя канье пустых консервных банок. Потом скелеты в одно мгновение шле паются на траву и к чему-то чутко прислушиваются и вдруг вскакивают враз и с криком: «Кха!» — взлетают в темное небо. Мы, ребятишки, только полуверили в эти россказни, «о в сумерках косяком обходили ро щу, а днем перебегали ее на цыпочках: все чудилась в густой листве кладбищенских берез какая-то неотразимая жуть. Может, улетая, скеле ты оставляли на сучках свои невидимые доспехи, может, с могил испа рялась какая-нибудь нечисть и дурманила наши настороженные головы, но всегда, когда кресты оставались позади, мы тайком друг от друга глу боко вздыхали, как будто для того, чтобы очистить легкие от могильного воздуха. Я уже подходил к клубу, когда меня догнал Колька. — Хошь огурца? У Роженцевых — во! — огурцы. — Сам он чав кал, как поросенок, лодочки семян заехали ему даже на щеки, держа курс к ушам. Я улыбнулся. — Сейчас Кожиха сказала бы: не-во-спи-та-нность. — А я бы ей фигу показал. — Ну и дурак! — рассмеялся я, но тут же поперхнулся. — Кольк, а ведь они похоронную получили, мне мама сказала. — Но?.. — Колька замер с полузасунутым в рот огурцом,вытянул его обратно, вытер о пыльные штаны и сунул за пазуху. Народ уже толпился у широкого клубного крыльца. Кино или пьеса бывают редко, поэтому сегодня даже с полей приехали чуть пораньше, Мтобы успеть малость нарядиться. Клуб у нас хороший: теплый и про сторный, хотя и старый. Старый потому, что он построен давно. Это бы
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2