Сибирские огни, 1959, № 2

Мы долго разговаривали с мамой обо всем. Она рассказывала, что немцы подступают к Сталинграду и что там, под Сталинградом, будет, наверно, очень тяжелая битва. Мама хотела, чтобы скорее наступила уборка, потому что людям нужен хлеб и в тылу и на фронте и что неко­ торых колхозников приходится долго убеждать, чтобы они не опускали рук. Я знал уже про все это, но сейчас ясно сказанные в тишине слова звучали для меня более серьезно и проникновенно. Я почему-то вспом­ нил весну, когда мы, ребятишки, дрались на подтаявших огородах из-за прошлогодних гнилушек, которые после сушки можно было перетереть на муку. Я отчетливо представил чумазые ватаги, валом двигавшиеся по огородам, перекапывая землю и собирая дряблые водянистые «шмонь- ки». Это был голод. А сейчас голода не было. Была картошка и был хлеб из картошки, правда, невкусный, но терпимый. А вот настоящего... — Мама, как охота пшеничного хлеба. — Да, Миша, да. Я уснул и видел во сне румяные булки, которые пеклись на люке танка. ГЛАВА Т Р Е Т Ь Я — Есть тут у меня одна антиресная личность •— баран. Рога по два раза завиты, сам как черт и звать Чертило. Это пастух его так прозвал. Метке*, окаянный, прозвал. Мы втроем сидели у скотного двора в ожидании стада и с интересом слушали сторожа деда Митрофана, любителя поговорить. — Так он, этот Чертило, мне всю кровь испортил. Выгонют его со стадом, а через час он вертает и — ко мне. Как бухнет по воротам, аж доски трещат. Я за палку и — к нему. «Ах ты, лешак! — кричу. — Чтоб тебя паралич разбил!» Отгоню. А он сызнова подкрадется, да еще пуще как хлестанет, вот ведь нечистая сила! «Кто тебя объягнил», — говорю, и опять же — за палку. Помотает-помотает он головой-то, да и уйдет. Ну, и с богом! А он, нехристь, окружит поскотину, да через жерди и переско­ чит. Я глядь, а он уж во дворе... А вначале-то баранище чуть было меня на рога не посадил. Отогнал я это его и пошел, дай, думаю, в конюшне приберусь да погляжу, как там крыша поживает, уж больно худа она, худее меня. Да. И только я это в конюшню-то зашел и примаргиваюсь, как он, Чертило-то, прыг — и уперся рожищами мне в брюхо. Стойла у меня перед глазами колыхнулись. И уж как я выскочил из конюшни — диву даюсь. Бегу рысцой через двор, а баран на пятки наступает и дышит в спину. Хорошо, телятник был открыт. Там я и схоронился... Вон ворота покалечены — его дело, он все наковырял, нехристь! Старается, будто трудодни зарабатывает.. М-да.. А намедни... Кажись, гонят... — дед Мит­ рофан с кряхтением поднялся и открыл ворота. / Овечье стадо, двигавшееся во всю улицу, сузилось и влилось во двор. Пастух щелкнул бичом над последней овцой и перевесил его через плечо. О пастухе иной раз думают так: самый никудышный мужичишка в деревне, грязный, в порванной фуфайке, безухой шапке и не шибко умный, будь, мол, он с умом—нашел бы занятие получше. А этому деваться-де не­ куда: или по миру идти, или пасти. Вот он и решается. Ерунда! У нас колхозных овец пас Анатолий, мой двоюродный брат. Парень он крепкий, как сруб. Бывало, играют в городки, так ему простую биту не подноси, дай ему либо кол, либо пол-оглобли. И ума не пойдет з а ­ нимать! Он бы давно ушел в армию, если б не уши—что-то неладное твори­ лось у него со слухом. Он то слышал хорошо, то плохо. Когда портился