Сибирские огни, 1959, № 12

<— Что же теперь делать? — спросил я. — Жить, — ответила Ася. И по-детски беспомощно попросила: —Ты побудь сегодня вечер со мной. А потом мы молча стояли, обнявшись, и я думал о том, что у меня начинается новая жизнь. Кто-то тронул мою голову. Я очнулся, глянул вверх: это ветвь под тя­ жестью снега снова опустилась вниз. Я опять дернул, и опять цветы ока­ зались незамерзшими, свежими. Нет, на земле все-таки весна! На деревь­ ях уже набухли почки, как сосцы. Домой я вернулся поздно. Гагарин все еще в чем-то убеждал хозяйку. Лежа в кровати, я слышал его мягкий, певучий голос. И мне подумалось, что у этого солдата никогда не иссякнет душевность, теплота и заботливое внимание к людям. А о себе-то умел ли он думать? Но что он умел пря­ тать свое горе — это я знал... Сквозь дрему пробивались то шум весеннего ветра, то голос Гага­ рина, то сияли глаза Аси, то пела из туманной дали зовущая скрипка. Сердце ныло, сочилось нежной и смутной любовью. Бессвязно возникали» Аривик и Ася. Мне показалось, что это ожило прежнее, но тут же я понял: это весенним ветром опахнула мою душу Ася. И я сказал ей: «Не было, нет и не будет для меня дороже, чем ты, моя веселая, моя сильная!» А далекой и призрачной Аривик я сказал так: «Два часа езды до тебя, но их не проехать вовеки. С каждой минутой я все дальше и дальше . от тебя. Теперь ты никогда не услышишь на своей тропинке мой голос: «Ари­ вик, Аривик!» Должно быть, я произнес это имя вслух, потому что Иван Гагарин обеспокоенно спросил в открытую дверь: — Чего ты, сопутник? Потом я услыхал дребезжание оконного стекла, уловил запах снега и яблоневой коры. Потом где-то за стеной запела Ася. Сквозь ее песню про­ бились горячие голоса хозяйки и Гагарина. В сердце снова смешались не­ выносимая тоска и невыносимая любовь. Мне показалось, что я чего-то мучительно жду, до того жду, что по лицу прокатилась горошиной едкая слеза. И даже во сне я все любил и ждал, и слушал, как весна торкалась в окна ветвями. 6 И опять в моей жизни все рассыпалось. Похоронив отца, Ася уехала в Баку. Там у нее жила мать. Помню развалины вокзала. Тьма в вагоне. И наш последний, горький поцелуй. А потом я бежал по улице. Была уже ночь. Город для меня вдруг опустел. Ужасающе опустел. Я пришел в пере­ улок, где жила Ася. Ее черное окно без шторы, ее дом, скамейки, акации, каштаны — все это были свидетели наших немногих встреч. Я стоял у ее окна, и мне порой мерещилось в его темноте Асино блед­ ное лицо. Я сидел на наших скамейках, трогал мокрые стволы наших ака­ ций. Потом очнулся уже в парке. Я помню, была холодная, горная ночь. И был тревожный, будто осен­ ний, черный парк. С хребта дул сильный ветер, пахнущий снегом. И было зловещее небо в звездном пульсирующем пламени. А я шел по нашим ал­ леям среди тревожного шороха, и ветер пронизывал пиджак, трепал холод­ ные волосы. Так и чудилось, что это поздняя, ледяная осень. Но нет же, нет! Это просто в горах всегда ночи холодные. Вон среди черного, еще безлистного парка то здесь, то там уже плывут во мраке смутные, туманные, белые клубы цветущей алычи, цветущих яб­ лонь. И среди студеного ветра стелется их крепкий запах, как дыхание вес­ ны. Я помню это. И еще я помню, как внезапно утешил себя: «Я уеду к ней. Я поеду за ней на край света».