Сибирские огни, 1959, № 12

В зале смеются, хлопают, лица у всех расцвели. — Давай, давай, дочка, нажаривай! —крикнул какой-то старик. Ася смеется, кланяется. Возбужденная, раскраснелась. И видно, что цену себе знает. — Вы мне заказывайте, что играть, — попросил я. Начали выкрикивать названщя плясок, романсов, песен. Я играю себе да играю, а у самого смутно на душе: о похоронной все думаю. Кончился обеденный перерыв, сошли мы в зал. Люди руки нам жмут и приглашают: — Вы каждый день приходите — работа будет спориться! Тут пила захрапела, молотки застучали, ходко пошла работа. — Иван, выйди на минутку, — позвал я. Мы выбрались из театра в парк. Тяжесть настывшего льда согнула гибкие деревца дугой, и морозец припаял их вершины к земле. Мы пробирались под эти пылающие, хрус­ тальные арки, увешанные сталактитами ветвей. Помню я это, помню. — Да чего стряслось? — спросил Иван нетерпеливо. Я подал извещение и письмо командира части. Иван Гагарин прочи­ тал и крякнул. Зло стукнул палкой по стеклянной арке. Сначала деревце, будто звеня, рассыпалось на ледяные осколки, а потом резко распрями­ лось. — Рано, рано я вернулся домой, — пробормотал он, —проклятая под­ вела, — и хлопнул по ноге. — Пока молчок. Сразу огорошим, а это не шу­ тейное дело... Эх, друг, джигит! Скакать бы да скакать тебе на своих ко­ нях... Разводить чистокровных... Ася взяла похоронное извещение, хмуро прочитала его и все время, пока мы разговаривали, смотрела на огромные бело-синие горы. Щеки ее так полыхали, точно ей было жарко. Потом мы пошли с ней глухими аллеями. И вдруг Ася заплакала. Она, словно боясь упасть, схватилась за еловую лапу. Я испугался и рас­ терянно спросил: — Что ты? Что с тобой? Она не могла выговорить ни слова и только все показывала на снег, на ели. Я оглядывался, ничего не понимая. — Как все на земле... И вдруг война, смерть... —Наконец выговорила она. Изобилием света и сияния славились эти горные места. Под ослепи­ тельным солнцем снег пылал. Смотреть на него было и радостно, и больно. Кругом теснились ели, серебристо-голубые, как в инее. Их нижние ветви легли на снег веерами. Вся ель — это веер над веером, почти вплотную. И чем выше — тем веера становились меньше, а на самой вершине последняя ветка была, словно голубое блюдце, из которого торчал зеленый палец. Ели снизу до макушек были облеплены зажженными свечами блис­ тающих сосулек. Эти свечи висели вниз огоньками, роняя золотые капли. Иногда они отклеивались и падали, тоненько звякая о сучки. С елей, шурша, шмякался раскисший снег, и недвижные лапы резко дергались то там, то тут. И я понял Асю. Как же все могло быть прекрасно на земле! — Радоваться бы только, а тут горе людям, — всхлипывая, говорила ■ Ася. — Ты ведь не знаешь, почему я приехала из Баку. Ты думаешь, мне весело: пою, пляшу, смеюсь. Это ведь я людям... Чтобы им было веселее... Тогда сил у них прибавится... А у меня у самой... на душе... Я поставил на снег баян в футляре, усадил ее, заправил ей под ша­ почку волосы. И она рассказала мне... Больше всего на свете она любила отца. Это был отважный, веселый