Сибирские огни, 1959, № 12
— Мастер на все руки, — засмеялся я. — И швец, и жнец, и в дуду игрец! В комнате горела коптилка. В пузырек с наклейкой «касторка» был налит керосин, в него опущен фитиль из ниток, зажатый жестяным хому тиком. Маленький клочок пламени дрожал на горлышке пузырька. На ужин у нас ничего не ©казалось. Иван, покуривая большущую сильно дымящую «козью ножку», сидел на кровати, а я прижался к теп лой печке и рассказывал о работе, о своих огорчениях. А каково было бы мне в эти дни без Ивана? Да и ему без меня было бы не легче. Хозяйка Анна Васильевна позвала пить чай. На кухне совсем тепло и уютно. Слабо освещенная коптилкой, она полна огромных шевелящихся теней. Вкусно пахнет щами и вареной фа солью. Приятно было пить дымящийся кипяток, подкрашенный заваркой из сушеной моркови. Анне Васильевне лет тридцать семь. У нее красивое полное лицо, глаза серые, почти белесые, детски наивны и доверчивы. Вокруг головы уложены косы. Портили ее только очень толстые ноги. Работала Анна Васильевна медсестрой в поликлинике. Муж ее, танкист, воевал. Жила она с пятилетним сынишкой Вовкой. — Дружно жили мы с мужем-то, — рассказывала Анна Васильев на. — И так это все славно у нас наладилось. Муж работал на конзаводе, знаменитых кабардинских скакунов выращивал, а я по домашности вози лась. Ни в чем не нуждались. А тут возьми и разразись эта самая война. Все прахом пошло. Через час мы уже все знали о ее муже: и какой у него характер, и что он любил, и что не любил. Видно было, что Анна Васильевна ждала его с нетерпением. — Кабардинцы-коневоды очень уважали его, — зардевшись, с удо вольствием рассказывала хозяйка. — Он ужасной смелости человек, на стоящий джигит. К дикому жеребцу, бывало, не подступишься, загрызет, забьет копытами, а мой-то — он маленького роста — словно кошка прыгнет на спину, так и прилипнет весь. А жеребец и таскает, и таскает его, пока на смирится. Любили его лошади, рука у него добрая. А он-то уж, кроме лошадей, кажись, ничего на свете и не видел, — в ее голосе прозвучало детское восхищение. — На скачках всегда призы получал. Бывало, весь ипподром ревет, когда мой-то скачет и с маху кинжал с зем ли хватает! — Она принесла фотографию и с гордостью показала нам. Муж ее в черкеске, в папахе. Брови у него сросшиеся, нос орлиный— ни дать, ни взять настоящий джигит. Великолепный скакун переносил его через высокое препятствие. — Иван Кузьмич, а в танке очень опасно? — спросила Анна Василь евна. — Так ведь война, а на войне везде опасно, — степенно рассуждал Гагарин, отхлебывая чай. — Кому как повезет. Я два года горел в самом пекле. И стреляли в меня беспрестанно и трижды ранили, а я — вот он, жив и почти здоров. И чаек попиваю. А другой — только на фронт, и в первый же день пуля его жахнет. Анна Васильевна жадно слушала и подкладывала ему кукурузных лепешек. Утром Иван Гагарин пошел на работу, а я на субботник. Все жители города решили отработать по сто часов. Мы очищали от мусора и лома ного кирпича улицы. Мне с Иваном было по пути. Подморозило. Туман исчез. Ясный, хрустальный день. И тут произо шла моя первая встреча с Кавказом. Я всегда представлял горы в виде
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2