Сибирские огни, 1959, № 12
А рядом с ней прижимала к груди засаленный котелок женщина с ржавым лицом, с обезумевшими глазами... Бледный Гагарин с хрустом тер щетину... Аривик тускло смотрела на них невидящими глазами. О чем поет сей час ее скрипка? О грустной, изящной любви? О лирических свиданиях? «Нет, нет, я, наверное, что-нибудь забыл! Конечно, забыл! — кричал я мысленно. — Вспомним же, вспомним, как мы с тобой жили, Аривик! Ты слышишь меня, Аривик?» — Закурим? — хрипло предложил я Гагарину. Солдат не ответил, точно его здесь не было. Темный холодный ва гон летел гремя... ...В Нальчике нас встретили клубы промозглого, сырого тумана, бе лые от изморози деревья, скользкая, обледенелая мостовая, груды кам ней и щебня. Вокруг развалин вокзала все большие здания были взорва ны, торчали печные трубы, остатки обгорелых стен, исковыренных пуля ми и пробитых снарядами. — Скоты, все изгадили, — глухо проговорил Гагарин. Он осунулся за эту ночь, его круглое, добродушное лицо стало из- желта-бледным. Я тоже едва держался на ногах. Вены вздулись на икрах веревками, и я порой морщился от жгучей боли, точно их выдергивали рывками. Я осматривался — где же легендарный Кавказ, где его горы? Но мокрый туман затянул их. А то, что мы видели, — все было просто и буднично. Среди улиц — еще не засыпанные окопы, противотанковые рвы, на перекрестках бетонные доты и ежи из торчащих, врытых рельс. На глав ной — Кабардинской улице черные, закопченные пожарами, скелеты зда ний без крыш и с дырами вместо окон дымились туманом. Мы продрог ли от сырости. — Вот она как, война-то — внезапно и горячо заговорил Гагарин. — А ведь город-то был какой, батюшки! Игрушка, загляденье... Розы на улицах росли. А теперь-то вон что! Война все с хрустом пережевала. Гагарин долго молчал. Сурово смотрел в туман. Я не трогал его. — Жалко мне ее, — опять заговорил Гагарин. — Нужда, горе скру тили. Страшно стало одной. А меня, видно, перестала ждать. Не верила, что выживу. А тут еще дочка... Обессилела, пала духом. И замуж-то она вышла из-за отчаяния. А какая была женщина! Вокруг нее все так и го рело. И любила она меня... Все разлетелось на куски... — Он скрипнул зубами. Через два часа мы уже раздевались в комнате, снятой для меня фи лармонией. В доме холодище, сырость, как в погребе. Угрюмая, непри ветливая хозяйка ходила по кухне в шали, в пальто, в валенках. На квартиру в городе пускали только с топливом. — Вон поди-ка, купи дрова-то, — ворчала хозяйка, — вязанка на два дня сто рублей! Рази тут напасешься? Никаких финансов не хватит. А если дров не привезете, лучше сразу съезжайте с квартиры. Иван послушал, послушал эту воркотню и говорит: — Подожди-ка развязывать чемодан. Мне что-то здесь не по душе. Я сейчас пройдусь по кварталу. Рука у меня легкая. Он ушел, а хозяйка все ныла: — Во всех домах холодище. А в учреждениях-то и не приведи гос подь! Сидят в польтах, в шапках, в рукавицах. Во всем городе негде со греться. Только рази на куфне. Иван пришел, когда уже смеркалось. — Маршируем дальше. Наш брат солдат помог: к сродственнице пристроил. И мы перетащились в новую комнату. Здесь пахло жилым, от печи
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2