Сибирские огни, 1959, № 12

зовыми и фиолетовыми огоньками. И хоть я уже просыпался, я все еще слышал: поет, поет скрипка. Ах, моя Аривик! И мне уже казалось, что не носил я с концертов твою скрипку, лег­ кую, как ласточкино крылышко. А то вдруг приснится один только голос. Так ясно и нежно, и любяще окликнет: «Сережа! Сережа!» И я проснусь, и мне мерещится: где - то здесь моя Аривик, где-то в этом вагоне и как прежде мы едем вместе. Приехали в Алма-Ата. Я выскочил из вагона. Выйдет, конечно вый­ дет, В ярко-синем небе горячее солнце, в дрожащей дымке испарений го­ лубели горы, тоненький слой снежка раскисал, с деревьев текло, в теп­ лом воздухе совсем не январь, а весна. Я впервые встречался с югом. На лотках — горы краснобоких яблок и сыпучие холмы синеватого кишмиша. Я поднял воротник, надвинул шапку на брови: к лоткам шла Аривик, а с ней этот, новый муж. Я знал его. Он был дирижером оркестра, в кото­ ром играла Аривик. Чувствуя сразу и озноб и жар, я встал у лотка. Между нами был только мальчик, выскочивший из вагона в одной рубашке. Я, волнуясь, даже улавливал знакомый запах духов. Видел тонкие смуглые пальцы с красными ногтями. Видел перстень, который сверкал мне во сне. — Возьми яблоки, унеси в вагон, — приказала Аривик. Спутник ее покорно потащил кулек. — Почем килограмм? — спросил я, перебирая холодные яблоки. Краем глаза увидел, как резко повернулась Аривик и смотрела на меня. Я, закрывая лицо воротником, пошел к вагону... Аривик, гуляя по пер­ рону, все оглядывалась по сторонам. Какой-то дряхлый старик, должно быть, попросил денег. Аривик, даже не взглянув на него, небрежно бро­ сила ему пятерку... 2 Вокзалы, вокзалы незнаемых больших городов! Не забуду ночное небо над Ташкентом. Копошились мириады круп­ ных звезд. Мне все чудилось, что они коптят и бьются, как язычки пламе­ ни на свечах. Вот-вот погаснут. Порой падала звезда, словно капал рас­ топленный стеарин. Она проводила по черному небу зеленую полосу до самой земли. Я не забуду эту ночь потому, что я стоял у калитки на пло­ щадь и опять проходила ты. Твои кудри упали на дошку, твоя меховая шапочка съехала на затылок, ты смеялась и что-то говорила спутнику, кокетливо щуря глаза. Яркий свет лампочки бил тебе в лицо, я даже ви­ дел на щеке родинку. Когда я тихо и ясно произнес «Аривик, Аривик!», ты сразу же, почти испуганно, повернулась в мою сторону, но увидела только очень толстую женщину, за которой я скрылся. Зачем я звал? Но я не мог не окликнуть тебя... Я помню угрюмое помещение без единой скамейки, тусклый свет, сот­ ни людей на полу. Они храпели, чесались, бредили. Плакали дети. От ду­ хоты гасла спичка. А бессонные ночи? Казалось, вот-вот повалюсь от ус­ талости. А санобработка в ледяной бане, запах карболки, а сухой кусок хлеба? От двери до окошечка кассы, похожего на амбразуру, двигался в очереди трое суток. И все эти мучительных трое суток, наполненных гва-’ лтом очереди, горько и сладко звучала в душе Аривик. Я все видел ее гла­ за, лоснящиеся, как черный шелк, волосы, ее смуглое лицо. И образ ее поселился в этом вокзале, в этих очередях, в этой муке дорожной и дал всему этому второй, поэтический смысл. Вот почему, наверное, мне так м&ло вспоминать об этой ташкентской бесприютности...