Сибирские огни, 1959, № 12

Тогда я решил зайти с другого конца. — Послушать, так у вас начальник — лучше не надо. — А что же!.. Справедливый человек Софрон Полтинников! — убежденно сказала женщина. — А насчет обиды... Конечно, всякое бывает... Он меня тоже дурой обозвал... «Ах ты, говорит, старая дура» . Потом чуть не весь вечер про­ плакала! Так-то было обидно!.. Я осторожно заметил: — Выходит, все-таки грубиян ваш начальник. За что он вас обидел? Женщина вздохнула и доверительно произнесла: За дело, дорогой, за дело. Если бы просто так, разве бы я плакала? Ох и схватились мы с ним спервоначалу!.. Сказывают, тогда в коридоре вся учрежде­ ния собралась. Думали, человека убивают — такой крик стоял!.. Это в первый день было... Уже не скрывая любопытства, я торопливо спросил: — А вы кем тут работаете? Курьером? Уборщицей? Завхозом? — Теперь и не поймешь,— сказала женщина.— И курьера, и завхоза он уво­ лил. И все на меня навалил. «Бери, говорит, Софья Филипповна, всю власть. Мне, говорит, эти бездельники на глазах мозоли набили». И верно: двое работу делали — одному подростку на полдня. А поступала-то я сюда уборщицей — малень­ кий пост. Тогда-то мы с ним и поцапались... Зазвонил телефон. Женщина сняла трубку и солидно произнесла: — Алло! Трест слухает! Полтинникова? Это ты, Макарыч? В пять тебе при­ ходить... Ага! ... Алло! Алло... Междугородка оборвала..., Ох и задаст он сегодня Макарычу! Опять, ворона, кабель упустил... Уборщица заметила на секретарском с голе чернильное пятнышко и стала сти­ рать его большим шершавым пальцем. — Поступила я в субботу, прибралась к вечеру, вымыла полы и ушла. В поне­ дельник прихожу, стерла пыль по разным комнатам, захожу в кабинет к Софро- ну. А там!.. Мать честная! Натоптано, набросано, бумаг нарвано и все мимо кор­ зинки — по всему полу раскидано! Окурки не то что на полу да в розовом блюд­ це — в чернильницу один засунут! На столе подстилка лежит — всю разрисовал, исписал, измарал... Ну, думаю, придется тебе, Софья Филипповна, горько-солоно с таким на­ чальником. Открыла окошко, выгнала табачный дух, прибрала окурки, подстилку со сто­ л а сбросила— чистую газету застелила. Все перемыла, перетерла. По каждому ка­ рандашику— у него их куча в стакане — и то тряпочкой прошлась. Не может быть, думаю, чтобы человек чистоту не почувствовал. А уж время полдевятого. Ну, я за тряпку, подобрала, кое-как к работе успела порядок сделать. Села тут, в приемной. Люди к нему идут. В кабинет — на цыпочках, а оттуда— пулей. Кто красный, кто белый. Вроде не из комнаты, а из медвежьей берлоги. И разговор все там идет крупный — на басах. Гудит Софрон, а чего гудит — не разобрать. ■Специально сенцы построены, чтоб другие не слыхали, как начальник ругается... Вдруг подбегает ко мне Тонечка, секретарша наша. Лица на ней нет, губы трясутся, на глазу черная слеза висит... «Что ты наделала!» Это она — мне. «Иди скорей к Софрону, будет тебе баня». Ну, малость я струхнула. Чего, думаю, такое... Может, розовое блюдце ...Ро­ няла я его, да ведь целое осталось... Захожу в кабинет, а начальник мне навстречу — чуть дверью не зашиб... Потеха, теперь вспомнить!.. «Ты что, кричит, сотворила! Кто тебе, старая дура, разрешал на моем столе порядок нарушать! Да знаешь ли ты, старая, что понаде­ лала? Уволю тебя в два счета — и дело с концом! Кто тут начальник — я или ты?» Ну, я его тогда не знала. Рассерчала, да и тоже в голос: «Чего, кричу, орешь! Какой у тебя порядок? Срамота!.. «Старая!» Ты сам-то лет двадцать, как пос­ ледний волос чесал, старый хрен! Ты, говорю, над конторой начальник, а мне тут вся чистота поручена. И выходит, я не меньше тебя начальник! А ты что дела­ ешь? Насоришь, накуришь, аж тошнит— как тебя жена дома терпит! Что б ты, го­ ворю, эти безобразия прекратил! Бумаги рвешь — бросай в корзину, окурки — в пепельницу». Гляжу, замолк он, смотрит на меня. А я все распаляюсь, да громче преж ­ него... Срамлю мужика и остановиться не могу. Тогда он говорит: «Ну, хватит тебе кричать. Садись. Откуда такая горластая будешь?»— «Оттуда, говорю, откуда и ты... — из деревни. В колхозе работала. И вашего брата крикуна много видывала». Софрон совсем притих. Вздохнул. «Насчет жены ты мне напомнила... Погиб­ ла она под Курском. Вместе воевали. На моих глазах — прямо в сердце осколок ударил. С тех пор вдовцом и живу...» Глянула я на него. Совсем неприбранный мужик. Рубашка — жеваная, пид­ жак — мятый... Поняла — не с добра тоску дымом глушит...